А мне запомнилось…. Семьдесят шестой год, август. Я приехал в отпуск к своим, отдыхающим как всегда в деревне под Торжком, состоящей из бабок, остатков недоумерших дедов, и пока не готовой к «эмиграции» в Москву и Ленинград мОлодежи и юношества. Оставалась, правда, и вполне половозрелая публика, работавшая в колхозе «Мир», но те: кто начальствовал, кто доил, кто со льном управлялся, ну, а кто в каждой страте – и злоупотреблял. Но это к слову. Из «своих» были: жена Лена, дочь Катя трёх лет, тесть и тёща. Пошли с утра следующего дня в лес за черникой. Катька, естественно, не отцеплялась от меня на моём клочке леса метрах в тридцати от «своих». Её участие в сборе ягод заключалось в том, что она иногда ложилась на мох и срывала губами доступные сизые шарики, а так как они не были так сладки и редки как, скажем, земляника, это занятие ей скоро надоело. Я-то, озадаченный «нормой», тоже не особенно мог развлекать ребёнка. Смотрю, зашла дочь за куст, как бы спряталась, а потом выскакивает и грозным басом: - Я баба Яга, щас съем тебя, ну-ка отдавай ягоды ё… твою мать! Моим ответом был сдавленный рёв, падение на мох (слава богу, ведёрко с ягодами как-то не рассыпалось) и перекатывание с хохотом по нему, под радостное повторение ребёнком трёх последних слов. Понятно, что она инстинктивно определила, что ни слова «баба Яга», ни «ягоды» скорее всего, не могли вызвать у меня такую реакцию. Но надо было всё-таки как-то расшить это дело и лучше - педагогически корректно. Но бес-то, бес, как говорится «без просу в душу влез»… Я поглядел в сторону «своих», там на нашу сценку никто внимания не обратил, не до этого было в порыве добычливой «алочности» (так это называла женина бабка Клавдя –местная жительница), подозвал Катьку и сказал ей испуганным шёпотом: - Баб Яга, ну зачем тебе мои ягоды, я ведь плохо собираю, вот гляди, всего-то полведёрка, а мне надо доченьке Катеньке что-то домой принести, она так их любит с молочком и творожком. Вон там видишь тётьку с ягодами, у неё их много-много, вот у ней и отбери. После этого я, сидя на мху, стал наблюдать за следующим актом бродвейского-ягодного шоу. Ребёнок добросовестно проковылял к месту сбора, пару минут отыскивал кустик для засады, а потом повторил акт экспроприации, но уже для Лены. Слов я не расслышал, но зрелище катающейся по мху жены, было также красноречиво, как комизм немого кино чаплинских времён. Захлёбываясь от смеху, под Катькин рефрен «… твою мать», Лена подвела её за руку ко мне, и я, собрав все положенные Богом, крохотки серьёзности, постарался как можно строже спросить: - Ну, и кто тебя научил так ягоды отнимать, это ведь плохо, человек-то старался, собирал, и слова-то какие плохие про маму у кого ты услышала? - Ягоды я сама, бабка же Ёжка – плохая, а я понарошку в неё сыграла, а слова про маму – это дядя Володя Матанов тёте Лиде говорил, когда пьяный был. Володя Матанов, попеременно возивший на тракторе и лошади молоко на завод в соседние Киселёнки, действительно в те времена был легендарным пьяницей, уже довольно равнодушно воспринимаемым женой дояркой Лидой, детишками, и прочими окружающими лицами. Правда, Володя мало что пропивал из дому, источником его непроходяшего запоя был обрат из молокозавода, предназначенный для выпаивания телят и разновозрастных дачников. Дачники снабжались по малости потребностей бесплатно, ну там... за умственный разговор, совместное курение их сигарет и тому подобную «уважительность», а вот для телят… Телёнок, он ведь не знает, чья он собственность: колхозная или личная, жрать-то хочет одинаково, поэтому часть обрата, естественно, уходила в частные дворы, за что с Володей и расплачивались «Солнцедаром», легендарным напитком, по силе воздействия на организм и мЫшленье, начисто бившим и портвейн «Три семёрки», тот же «Кавказ», да и, полагаю, даже «Грушовую» кашинского разлива. (О водках мы не говорим, это была валюта повышенной степени ликвидности, и предназначалась для обеспечения финансовых расчётов поистине «государственного значения»). Володя называл «Солнцедар» - «божьим даром», а так как некоторые клиентки расплачивались ещё и яйцами, которые он рассовывал куда ни попадя, то домой он приезжал иногда с прилипшими к ляжкам штанами, мокрыми полами телогрейки, которые сдирались с него досадливо матерящейся Лидой. Но продолжим сказочные дела… Лена мне на ухо: - Слава богу, мать с отцом не слышали, у них бы точно у обоих «кондратий» случился, а отец бы ещё и пошёл с Володькой объясняться. Ну да, тебе бы всё хиханьки да хаханьки, а она сейчас начнёт вставлять эту мать, а может что и похуже… Кать, ты куда пошла, не надо к бабушке, она, что не видишь, занята, у неё головка болит, не до тебя ей, ладно, ладно – дома бабулю пожалеешь.. Ягоды не будешь отнимать? Ну, и правильно, давай лучше в Машеньку и Медведя с папой поиграй. А насчёт про «маму»… Чего-чего? Ах, ты про «мать» говорила, нет, Катюш, «мать» - это не плохое слово… И «твою мамочку» нельзя говорить, и «твою мамулю» тоже, тем более – про бабушку и дедушку, во задачка-то… Тут Елена Георгиевна показала, что не зря всё-таки является одним из лучших педагогов района. - Кать, а ты знаешь, что у детей, которые говорят разные плохие слова, язык начинает чернеть и в конце концов отваливается, так что они уже не могут ни стишки читать, ни песенки петь, а только мычат как коровы. Что тебе язычок твой показать? Пожалуйста, сейчас зеркальце достану, ну-ка высуни. Пап, ты тоже посмотри, какой у Катеньки язычок розовенький! Что, что? Чёрный? Пап, как ты думаешь – отчего? Да не реви ты так, если больше не будешь плохие всякие слова говорить, чернота постепенно сойдёт, и опять язык розовым станет. А слово какое новое узнаешь, так подойди ко мне или к папе, и мы тебе объясним: хорошее оно или плохое.
Из Википедии: «Русское название «черника» произошло от цвета ягод и того, что они чернят руки и рот». А если бы собирали бруснику?