Когда я по причине жестокой бессонницы впервые попала в психо-неврологический диспансер именуемый в народе дуркой, то приготовилась страдать от диссонанса: я и среди... «крайне неуравновешенных».
К слову, на литературных сайтах неуравновешенных на сантиметр экрана в разы больше, чем в дурке на квадратный метр. Но я про это тогда еще не знала, и воображение подсовывало мне картинки одна другой страшнее.
Вот ведь беда: как сюжет придумать, так моё воображение прикидывается убогим и немощным инвалидом, а как страшные картинки про дурку рисовать - прям Шемякин с «Петербургским карнавалом».
А теперь представьте моё удивление, когда в той самой клинике моей соседкой по палате оказалась дама настолько достаточная и императивная, что сравниться с ней в величии могла если что королева английская.
Одно но - язык!
- Сударыня, вы уже имели честь познакомиться с врачом приёмного отделения?! - спросила «королева» российская, едва вошла в палату.
- Да, - ответила оробевшая я.
И чуть книксен не изобразила.
- Да по этому доктору психушка плачет!
И «королева мать» протянула мне холёную руку для... рукопожатия:
- Бабан! Будем знакомы!
- Ага, - ответила я, от осознания собственной незначительности забыв представиться.
Доктор, дежуривший в приемном покое, надо отметить, действительно не производил впечатление нормального. Но я в психиатрии ничего не смыслила, а потому в ответ на заявление «бабан» лишь робко предположила:
- Может, устал человек... Или наоборот - перевозбудился... Надеюсь, вы ему не сказали про «психушка плачет»?
- Нет. Сдержалась. Но с трудом.
И королева-бабан достала из сундуко-подобной сумки... кофеварку.
- И всё же поверьте моему сорокалетнему опыту психиатра: у доктора явные отклонения!
Бабан достала из той же сумки чашку, блюдце, хрустальную вазочку, пачку печенья, пачку кофе, коробку конфет, коробку рафинада и... телевизор.
- Из симптомов, что бросаются в глаза...
И пристраивая на спинку стула норковый палантин, она диагностировала у принимавшего нас доктора пяток заболеваний, в которые я - наивная - тогда не очень поверила.
Зря.
Как выяснилось позже, моя соседка до семидесяти лет заведовала клиникой, аналогичной той, в которой мы и встретились.
Как замечательно мы прожили тот месяц!
За двадцать восемь дней о медицине я узнала от бабан больше, чем о педагогике за пять лет учебы на очном отделении.
По утрам и вечерам, сварив очередной крепчайший кофе (обе лечилась от бессонницы!), мы развлекались тем, что ставили диагнозы. Всем. Пациентам, медсёстрам, санитаркам, врачам и кошкам-собакам за окном.
Ставила, конечно, она - я лишь помогала с симптоматикой.
Результат был ошеломляющим: самыми «отклонёнными» оказались врачи.
Когда через месяц, прощаясь, мы торопились сказать друг другу что-то самое важное, заслуженная врачиха процитировала слова Хемингуэя: «Это было блестящее лечение, вот только пациента потеряли».
Мы посмеялись, выпили прощальный кофе и разошлись. По делам. Навсегда.
Было это год назад.
И вот всё с тем же диагнозом и в том же приемном покое я снова встретилась с «прошлогодним» доктором. И поняла: королева-бабан была права - доктор не в себе.
Я даже порадовалась, что мои тараканы, к слову, всего-то мешающие спать по ночам - это маленькие букашки на фоне его гигантов из джунглей Борнео.
Думаете, я лукавлю?! Процитирую наш диалог почти без купюр.
Приемное отделение.
Я в чёрном - он в белом.
Он начинает (естественно, вначале выигрывает).
- О, мадам, да у вас, давление сто двадцать на восемьдесят! Хоть в космос! Жалко не успели: ваши вчера улетели, - и доктор хихикнул, довольный сам собою.
- Ничего страшного, я следующим рейсом, - ответила «невыспанная» я.
- Ну, это как будете лечиться, - ехидно заметил доктор.
- Как будете лечить, - поправила я. - Не перекладывайте на меня ответственность.
И тут доктор впервые посмотрел на меня.
Наконец-то.
До этого взгляд его блуждал «где ни попадя» и надолго нигде не задерживался.
Я тоже внимательно посмотрела на доктора.
Забыла написать: с начала нашего разговора он то и дело бросал шариковую ручку на край стола - играл в «упадёт - не упадёт». Потом тянулся за ней, доставал, писал и снова бросал.
И так без остановки. Уже раз десять.
- С кем вы живёте? - подняв ручку с пола, перешёл к опросу доктор.
- С мужем.
- С одним?
Я же говорю - с ним не всё в порядке. Прилично об этом спрашивать?! Так я и выложила незнакомому мужчине, со сколькими я живу!
- Доктор, а вы с какой целью интересуетесь?
Он пристально посмотрел на меня и спросил:
- Вы что, не помните, с кем живёте? Может быть, дети живут с вами?
- Живут. Один. То есть одна. Второй от нас уехал. Надо говорить, куда и почему?
Доктор снова посмотрел на меня и перешёл к следующему пункту.
- Телефон мужа продиктуйте.
- Вам зачем? Он нормальный! - сказала я и гордо смахнула прядь со лба.
Доктор нудно и с нажимом проскрипел:
- Вдруг... возникнет... необходимость... ему... позвонить.
Права была прошлогодняя соседка - дурка по этому доктору плачет. Какая необходимость может возникнуть? Что может быть общего у этого неуравновешенного мужчины-неврастеника с моим спокойным и надёжным мужем?! У моего даже разрешение на оружие есть! А этот?! О чём они могут говорить по телефону?
И тут меня накрыла догадка: он что, собрался на меня моему же мужу жаловаться? Точно! Вон как зло глазищами в мою сторону зыркает!
- Мадам, - нарушил паузу вконец разнервничавшийся доктор. А ведь вначале даже шутить пытался. - Вы бы уже сказали телефончик мужа.
- Если вы надеетесь, что позвоните-пожалуетесь, и он заберет меня - не надейтесь.
- Я уже понял. Я бы тоже не спешил.
Ну, каков нахал!
Я реальная принялась давиться обидой, а вот Макатоша (моя альтер-эго, обитающая на литературных форумах) уже отстучала каблучком ритм первых строчек дурацкого стишка: «Если доктор невменяем - тянем шнур и выключаем!»
Хорошо Макатоше - она не настоящая: может и стишки про докторов сочинять. А я сижу молчу. Я кремень!
Нет, я не кремень. Но муж велел мне молчать. И вообще молчать, и про Макатошу в частности! Про Макатошу особенно.
- Ни-ни! Ни слова! Только раздвоения личности нам в диагнозе не хватало, - сказал муж, высаживая меня из машины у приёмного покоя.
И я молчала. Как «рыба об лёд»! Но доктор уже смотрел на меня, как на «родную».
Ну, уж нет! Это он в дурдоме одиннадцать месяцев в году - отпуск не в счет, а я только два. Вопрос: что может быть общего между людьми с такими разными жизненными позициями? Или не позициями?! Не суть - мы разные!
- Мадам, и все-таки, - настаивал психованный доктор с пятью «диагнозами». - Скажите телефон мужа!
Тупиковые действия. Права была бабан - у доктора ещё и тупиковые действия налицо: я только сейчас заметила, что он всё время раскачивается на стуле.
И тут я не выдержала:
- Почему вы качаетесь?
- Кто качается?
- Вы! Вы всё время качаетесь на стуле. И ещё бросаете ручку. Пишете, а потом бросаете. Ой! - хихикнув, выпалила я. - Да вы делаете три дела одновременно! Вы же Юлий Цезарь!
Мне показалось, или между нами пробежала искра?!
Я только не поняла - он оценил мой юмор? Или обиделся?
На всякий случай я ему улыбнулась.
Доктор взаимностью не ответил. Только посмотрел внимательно. И хотел качнуться на стуле. Но вместо этого сказал «блин».
- Эвфемизм, - пригвоздила я доктора определением, как диагнозом. - Замена матерного слова на нейтральное по смыслу. Вы нервничаете? Можно скрыть за нейтральным словом хлёсткое выражение, но внутренне напряжение не скрыть. Вы как спите?
- Да нормально я сплю! - взвыл доктор. - Просыпаюсь хреново! А сплю нормально!
- Не кричите. Я вас слышу. И понимаю.
Похоже, мы действительно начали понимать друг друга.
Вот удивительно: диагнозы у нас разные (у меня только бессонница... если что), а десять минут пообщались - и уже контакт. В жизни бы так!
И как только всё стало налаживаться - в приёмный покой вошёл санитар.
Нет! Санитарище!
Он сел на кушетку и, не реагируя на меня, спросил у доктора:
- Дмитрий Евгеньевич, вы колготки Елене Павловне отдали?
И тут я окончательно забыла, что я не Макатоша с литературного сайта, а Светлана Корзун из приёмного покоя, и... заржала.
Доктор сник и посмотрел на меня, как побитая собака.
«Вот дура! - подумала я. - Весь контакт испортила. Человек застеснялся. А у него и так куча проблем: работает с дураками, просыпается тяжело...»
Я улыбнулась во весь рот - мол, я всё понимаю.
- Это... после корпоратива... - промямлил доктор Дмитрий Евгеньевич. - Елена Павловна... забыла! День дурака отмечали... первое апреля.
- Понимаю, - воодушевлённо поддержала я. - Профессиональный праздник!
Доктор ещё и покраснел.
Но остановиться я уже не могла:
- Так колготки-то отдали?
Доктор закашлялся, зло посмотрел на санитара, на меня и пробубнил под нос:
- Сама забрала - даже не видел когда.
- Жаль! - всхлипнул раздосадованный санитар и даже хлопнул большой ладонью по колену. - Я хотел на её лицо посмотреть!
Санитар загоготал, встал с кушетки и сгрёб мою сумку.
Он уже протянул лапищу за моей картой, но доктор спохватился и отодвинул формуляр на дальний край стола:
- Последний вопрос, мадам, - доктор раскачался на стуле так, что мне стало за него страшно. - Синяки, ссадины, педикулёз, туберкулёз, гепатит... Чем удивите?
- Я должна выбрать? - игривое настроение хихикаюшего у дверей санитара передалось и мне.
- Берите оптом - не прогадаете! - сказал чуть оправившийся доктор, который, похоже, на меня всё-таки злился.
А чего на меня злиться?! Это Елена Павловна в День дурака, колготки забыла, а не я.
У меня, кстати, ноги и правда вечно в синяках - поэтому я бы никогда не ушла с корпоратива без колготок.
- Доктор, а вы почему про синяки спросили?
- То есть гепатит и педикулёз вас не смутили? Положено - потому и спросил. Если по-инструкции - я вообще должен вас осмотреть.
- Тогда осматривайте, - ответила я раньше, чем подумала.
И уже приготовилась посмеяться в компании двух половозрелых мужчин.
Но доктор явно не ожидал такого поворота:
- Дурдом какой-то! - закричал он и в сердцах отбросил ручку прямо под кушетку.
Мне стало обидно.
Раньше на меня мужчины реагировали иначе.
Доктор резко встал, обошёл стол, поднял ручку и зло сказал:
- Проходите в соседнюю комнату и раздевайтесь.
По тому, как перекосило его лицо от мысли, что меня надо будет осматривать, я поняла: первая молодость - впрочем, как вторая и третья - от меня уже ушли... и даже не вчера.
И еще я подумала, что в дурдоме лучше не шутить.
- Ладно, - сказала я. - Согласна без предварительных ласк - сразу в отделение.
Санитар забрал со стола заполненную карту:
- А где ваши тёплые вещи?
Я не сразу сообразила, что он от меня хочет:
- У вас холодно?
- Я про верхнюю одежду, которую сдавать на хранение надо.
Я подумала - может, пошутить и сказать, что у меня норковая шуба, и я её уже сдала на хранение - в ломбард?!
Но настроения шутить не было. И шубы никогда не было.
А я честная. Это Макатоша вруша.
Но муж про Макатошу велел не говорить.
То есть... про Чукчу. Из-за раздвоения личности...
Или про Чукчу можно?
Кстати, а с Чукчей и Макатошей - это уже растроение личности.
А бабан-соседка по палате про растроение ничего не говорила.
Ух, ты! Ворд подчеркнул растроение - значит, нет такого слова.
Нет слова - нет диагноза.
Тогда, что со мной такое?!
Ах да! Бессонница.
ПС: Я глупая, но не злая. Доктор из приёмного покоя меня простил. Я его вчера поймала в тёмном коридоре нашего отделения и пообещала больше не шутить.
Он поверил.
Но когда я отпустила его руку, сказал, что лучше бы меня поместили этажом выше - к тем, которых закрывают на ключ.
ПС2: кстати, не забыть сказать доктору, что с этим ключиком как у проводников он похож на раздолбая Михалкова в «Вокзале на двоих», когда говорит Гурченко «быстренько-быстренько-быстренько... сама-сама-сама-сама...»