Простужена. Гляжу в окно,
Как носится синичек стая,
Как день осенний тихо тает,
Придавливая вязким сном.
...И снится мне – маяк далёкий,
Он шлёт блуждающий огонь,
Там кто-то зябко-одинокий,
Спит, подложив под лоб ладонь…
Он видит сон про лес туманный,
И лошадь в яблочном саду,
Звон колокольный, свет обманный,
И прелый лист на тонком льду…
…Спит. Я пройду неслышной тенью,
Часы пробьют полночный бой.
Я у окна, в оцепененье,
Смотрю на бешеный прибой,
А он, проснувшись, смотрит в спину,
И я, учуяв этот взгляд,
Проснусь. И одеяло скину…
Сон кончился. Часы – стоят.
Зимой на пляже
Скучает мужчина на пляже январском,
Холодные волны колышут свинцом,
Выходит из порта корабль «Луначарский»,
Мужчина от ветра отводит лицо.
По гальке, меж клочьями пены и тины,
Бредёт деловито бакланов отряд.
Вздохнув, достаёт сигарету мужчина,
И спичку ломает, вторую подряд.
Зачем он приехал, за кем он приехал?
Никто не воротит события вспять,
За криками чаек – от стонов до смеха –
Не вспомнить, не выбрать и не разобрать.
В испарине волн размывается образ,
Который так трепетно был им храним,
Мужчина под нос что-то шепчет про возраст,
И вдаль удаляется, как пилигрим…
А море – грохочет, а чайки – хохочут,
Вздыхают на рейде вдали корабли.
Найти невозможно того, кто не хочет
Найтись на краю этой стылой земли…
* * *
Пируем! И чёрт с ней, с Чумою!
К чему нам бояться Чумы?
Над нашей просторной тюрьмою
Не властны посланники тьмы!
Потерь и прорех не считая,
Танцуем на шатких столах,
Мы – табор, мы – банда, мы – стая,
Кровь бесится в наших телах!
Ломая посуду и кости,
Швыряя монеты в окно,
Горим мы от яростной злости,
И льём мимо глоток вино!
Пылает на щеках румянец,
Гремят барабаны в груди!
Чума, приходи к нам на танец!
Давай же, Чума! Приходи!