Ты помнишь, суровое лето,
пыль и сибирский посёлок?
Дома грязно-серого цвета,
пожухлые саженцы ёлок,
пустырь заброшенный богом,
людьми позабытый, а в центре –
остов святой и убогий
давно недостроенной церкви.
Крыльцо, словно серое блюдо,
в бледных рисунках ступени,
и рыже-кирпичная груда
с оконными дырами. Двери
зевают, страша пустотою,
утробно смеются ветрами,
и небо вокруг неживое.
И птичья белёсая стая
непрочной приметою веры
над куполом бьется крылами.
…Я там поняла, что потери
ещё не осмыслены нами.
Слепец
Слепец уверовал в прекрасный яркий свет,
в игру лучей на водной ряби зыбкой.
Неведомого солнца жгучий след
представил он и в мир понёс с улыбкой.
Он рассказал невидящим о том,
что важен свет для таинства природы,
что благость наполняет кров и дом
всех верующих в чистые восходы.
Он храм воздвиг во имя божества,
молился истово великолепной силе!
…Он даже зрячим выколол глаза,
чтобы не знали свет, а говорили.
Слово
Слово скользит осторожно по белой коже листа.
Ты меня слышишь, Боже? Я – просто одна из ста
тысяч, живущих тесно горестно тяжело
обыкновенно пресно и, почему-то, давно.
Я просто одна из многих, знающих о тебе.
Бурьяном заросшей дорогой брожу неведомо где.
Ношу в дырявом кармане бумагу и карандаш -
пока рука не устанет, записываю пейзаж.
А ты говоришь, что слово было в начале всего.
Прими ж моего живого, тёплого моего
слова, стиха скольженье. И не радей за меня.
…Только прошу, Всевышний,
прощения сыновьям.