До войны в той деревне плохо жили.
Кто не работал, был в сельсовете, и требовал от остальных.
Молоко обязали сдавать государству и не спрашивали, есть оно или нет.
Так люди продавали молоко, сыр на рынке, а деньгами расплачивались с государством, а детям оставалась только сыворотка.
Был сахарный завод, на нем людям платили деньгами ‒ им и носили молоко и творог на продажу. Выгоднее было по 5руб. продавать творог, чем по 5 коп. носить каждый день на заготовительный пункт молоко.
Из деревни тогда выжимали все, чтобы поднять металлургию.
Все в деревнях было обложено налогами, денег не платили вообще. Война с Германией еще не началась, и люди терпели и ждали лучшей жизни, чтоб слова Сталина «жить стало лучше, жить стало веселей» превратились в реальность.
В семье Стороженко дед Савелий и его сын Иван были сапожниками. Еще в семье были бабушка Ксения, жена Ивана Софья и их сын пятилетний Дима.
Дед шил обувь, отец шил обувь, и пятилетнему Диме предстояло шить обувь.
В мастерской, которая располагалась в доме, были причандалы для сапожника, лапы сапожные, острющие сапожные ножи, шило, специальный молоток, цыганские иглы, деревянные колодки по размерам, деревянные гвозди – металлические быстро вываливались, нитки и воск для натирки ниток, и всякая всячина, чтобы была под рукой.
Скотины те времена в деревне держали мало, а ту, что была, почти всю забрали в колхоз.
У Стороженков в колхоз забрали лошадь, по двору остались гулять только две курицы.
Были у них фруктовые деревья – у дома 4 яблони, груша, 3 сливы. Ни у кого в деревне таких деревьев не осталось – все легло под топор. У деда рука не поднималась срубить эти деревья, но ведь надо было платить деньги за них государству, но все равно не срубал.
Правда, у них была корова Машка, которая как-то во время дойки ударом копыта повредила Диме нос. Но скоро Дима каким-то образом приручил корову, и она за ним стала хвостом ходить.
Кроме этого постоянно с ним сидели собаки и коты.
Неподалеку от деревни был молодой лес, который запрещали посещать и выпасать скот, ведь в лесу были заросли ежевики и ее собирали централизованно и сдавали государству.
А Дима пошел в тот лес и корова, как обычно, увязалась за ним.
Лесник смотрит – корова пасется, а людей нет, а потом и видит, что между деревьями тикает малой Дима. Тут и корова побежала за ним, тяжело ставя копыта и тряся выменем.
Бабушке надоели Димины вояжи, и она как-то сказала ему:
− Боженька все видит, и ты не спрячешься.
− А что он мне сделает?
− Он тебя накажет.
− А как?
− Он нам скажет, мне или папе, и мы тебя накажем. Сколько можно хулиганить?
Дима погрустнел и задумался.
Как-то сидел на бревне и видел, как отец зашел в дом, неся буханку хлеба.
У Димы заныло в животе, он сразу представил этот теплый хлеб, казалось, ощутил его запах. Но кормить будут вечером после работы.
Дима знал, что отец прячет хлеб за иконой у Боженьки.
Вчера, как случалось и раньше, он попил молока у Машки.
Пил таким образом: ложился под корову, открывал рот, а его товарищ начинал тянуть за соски.
Когда отец ушел, Дима подошел к иконе.
Эта была старая икона, изображение Боженьки состояло, из двух частей: ясно были видны глубоко выразительные глаза и плечи, все остальное было теснением из фольги.
Он ему ножиком выколол глаза, бил лезвием так, чтобы Боженька никогда не видел больше ничего.
Потом забрал хлеб и через заднюю калитку ушел за огороды.
Вечером бабушка Ксения розгой высекла Диму.
Дима убежал из дома, и бродил по окрестностям один, разглядывая звездное небо над головой, но потом, все-таки, вернулся.
После войны Дима стал работать сапожником и учиться в школе.
Позже отслужил армию и уехал из дома устраиваться на работу в милицию.
Ему дома все по очереди говорили перед отъездом с обидой, мол, почему нас бросаешь? Он отвечал, что хочет вырваться из деревни, а сделать это можно только устроившись на работу в милицию.
Семья перестала с ним общаться на годы.
Но время всех успокоило, и они встретились снова, когда в доме остался один отец.
Старый отец ставил латки соседям на башмаки, когда приехал сын в звании майора милиции.
Во время застолья раскрасневшийся отец спросил сына:
− А что ты сделал с хлебом, после того как Боженьке глаза повыкалывал?
− Ну, горбушку съел сам, а остальное Машке скормил, она ведь добрая была…