есть вещи, от которых не принято сходить с ума.
так странно, что из детей вырастаем мы.
странно, что мы терпим себя,
свыкаемся с собой, будто с новой одеждой,
совершенно равнодушные, совершенно не нежные.
все это как цветение души и то, что цветения неизбежнее,
запах реки разливается как только ты распахиваешь глаза.
ты несешь в себе серебро всех встреч и разлук,
тихий голос какого-то случайного человека из метро.
что-то трепещет внутри, будто взведен курок,
и каждый шаг приближает к выстрелу.
бывало, лет в десять стоишь на висячем мостике,
внизу бежит псекупс, так шумит, что закладывает уши,
и ты не знаешь, что будет лучше —
остаться здесь и слушать,
или уехать к чужой воде...
но только навсегда, обязательно навсегда.
все эти книги о том, что каждый из нас солдат
невидимой войны без ружей и автоматов,
о том, что только лишь сердце свято,
и оно выведет тебя из любой тьмы...
зачем эти книги читали мы,
именно мы?
у меня есть белое платье, белое от зимы,
есть какая-то далекая спрятанная тишина,
и молчание мое как неопалимая купина
бережет меня от бога этого мира.
и если спросишь — во что я теперь верю?
я отвечу — "мы играли вам на свирели,
и вы не плясали, мы пели вам плачевные песни,
и вы не плакали..."
звезды так
так незаметны над этими флагами.
Цвети отважно
никому не верь.
это ведь здесь башлачев выходил из таверн
в вечный снег, в вечный снег и смог.
и бежала собака худая со всех ног
за ним, дрожащим как оголенный провод.
а затем наступало время, а затем наступал холод;
бесконечность для тех,
кто стал отсчитывать дни без...
никому не верь. это ведь здесь укрывает наст
трамваи города трех революций.
и, кажется, где-то на остановке
печальный стоит бродский,
проклиная дожди или ветер,
или тех, кто забыл, что был светел,
кто не выдержал и покинул.
и вечер плывет синий,
и вечер плывет синий.
говорят, что грустные все в россии,
словно бы вода вместо крови,
словно бы текут енисей и лена
по венам которое поколение.
говорят, что мы — отголоски зимы
сумасшедшего семнадцатого года.
это правда.
никому не верь.
помнишь, как у ахматовой:
"нас покориться никто не заставит"?
неужели ты не понимаешь,
что мы последние у заставы,
что за нами что-то, для чего не найти слов?
мы как деревья, расцветающие во дворах,
этих крохотных дворах панельных девятиэтажек.
цвети отважно.
Я - другая река
все всегда начинается с реки. любой мир, любая любовь.
существовавшие до наверняка возразят —
слышишь ветер, прорывающийся сквозь ветви ив?
быть может, то, что я написала —
это только голос реки,
все во мне — это голос реки?
я смотрела на нее так долго,
что в другом времени умерла рахиль,
она состарилась, морщины испещрили ее сердце,
во дворе облетела смоковница.
я — другая река.
быть может, над степью живет бог,
над небом живет бог,
и облако — белый его рукав,
и осень цветом как у него глаза,
и сам он рос у земной реки.
поэтому души наши так похожи на светлячков,
июльских светлячков, летящих над водами.
и по настроению ходит бог с неводом,
но настроения часто нет.
я — другая река.
волны накрывают волны как лепестки,
вязкие сумерки пробуждают цикад.
трава склоняется над водой,
водоросли цветут.
и если ты говоришь,
если ты все еще говоришь со мной —
знай, это я мысли твои краду,
это я превращаю их в речной шум,
в запах.
земные воины истлевают в земных латах,
солнце расширяется, производит больше света...
только чтоб исчезнуть нужно мало храбрости,
во мне нет этого.
я — другая река.