Но вдруг, разбойным свистом оглушая, пронзила первобытная тревога,
Испуганное тело сил лишая, заставив душу обратиться к Богу.
А небо, занавесившись вуалью, просы’палось, как пылью из перины,
Колюче-серым полчищем снежинок, которые в моё лицо впивались.
Тут ветер загудел, свистя одышкой, с настойчивостью старого позёра.
За визгом ветра поступью чуть слышной сгустился сумрак, шаркая позёмкой.
Не знаю, почему он так озло’бел, как-будто я – его давнишний недруг:
Швырял снежками, вывалял в сугробе, топтал, кружил на пару с буйным ветром.
Лицо, казалось, когти раздирали, а на щеках намёрзли две дорожки,
Проложенные мутными слезами, припудренные тальком злой пороши.
Белела мгла. В её кромешной мути привиделся неясным силуэтом
Шагающий ко мне навстречу путник, гонимый ускоряющимся ветром.
Приблизившись в беснующимся вихре, увлёк с собой в стремительном потоке
К моей, в пурге утерянной, дороге ... и тут же бесы снежные утихли.
Последний смерч спустился и прилёг
Косматым псом, свернувшимся у ног.