Может быть кто-то не заметил, но уходящий 2015-й был у нас в стране «годом литературы». Следующий будет посвящен уже кино – наши соболезнования и кинематографу тоже. Мне кажется, что помимо победных реляций и выпивки-закуски по случаю присвоения новых званий и раздачи премий само событие заслуживает все-таки хоть небольшого, но общественного резонанса, иначе оно останется «цеховым» - погруженным в питательные воды писательско-издательского симбиотического океана. На поверхности этой огромной массы жидкости не появляется для стороннего наблюдателя практически ничего – лишь изредка разбегутся круги на том месте, где литературная рыбка покрупнее съела другую помельче. Иногда лопнет пузырек сероводорода над местом скопления гниющих древних литературных водорослей. И снова – тишь да гладь, и даже ветры общественных перемен не создают волн. Море литературное – это Мертвое море. Хотя, в отличие от природного прототипа, населено плотно. Однако, тяжела его соль и выталкивает она на поверхность всякого случайного ныряльщика, заставляя беречь глаза от разъедания, стоять по стойке и самостоятельно обмазываться целительной осадочной грязью.
Что поделаешь… Реликт. Древность.
Литература советская родилась практически без мук в отличие от самого социального строя. Надо только понимать, что именно «Литература Советская» к обычной литературе имела касательство весьма относительное – ну, буквы там, знаки препинания, страницы… Все прочее, что должно скрываться под внешней оболочкой, было иным. Картинка живо напоминает мне эпизод из фильма «Люди в черном», когда инопланетный гигантский таракан натягивал на себя содранную с человека кожу. Внешне напоминает, но очень опасно, да и само по себе – паразит. Насекомое. В задачи которого входит исключительно создание благоприятной (хорошо замусоренной) среды обитания и умножение собственной популяции до полного и окончательного доминирования. Какими это сопровождается процессами? Да, пожалуйста, нет проблем…
1. Выживание и размножение.
Этот процесс в советской литературе проходил по всем историческим канонам. Сперва ценой верноподданности была сама жизнь. Затем свобода. Еще позже – Родина. Акценты влияния смещались по мере того, как росла популяция насекомых. Если во времена Маяковского голос даже одного автора имел важное значение для общества, то уже чуть позже – в период описанный Булгаковым – с любым несогласным голосом боролся целый согласный хор. Еще позже хористов стало так много, что им и голос повышать стало без надобности. Плюнут – утонешь. Отсюда и смягчение нравов.
Однако, сам предмет – литературное творчество – таков, что как его не уродуй, в нем все равно продолжают действовать некоторые исконные законы. А потому даже внутри верноподданных членистоногих (вернее «членистоголовых», судя по тому, как их считали статистики) тоже возникали свои противостояния. Сперва боролись по вновь принятым правилам: обвиняли в безыдейности и формализме. Затем, когда в живых остались лишь самые верноподданные, правила пришлось слегка модифицировать. Возникла «борьба талантов». А так как критерии таланта были уже утрачены вместе с их носителями, то и создавать эти критерии пришлось заново – в спешке и по образцу иных верноподданных видов деятельности. Пришло понимание «рейтинга», определявшегося тиражами, распределенными благами, выступлениями на публике и т.п. Оттесненные от главных банкетных столов насекомые шуршали ножками и покусывались. Основные – в прочном блестящем хитине – отпихивались. Создавалась – как и везде в насекомых колониях – своя упрощенная иерархия. Главное насекомое окружалось единомышленниками-защитниками. Те, в свою очередь, создавали «солдат» - тот слой «второй литературы», который питался все-таки рядом с главными действующими лицами и создавал массовость в большом зале ЦеДеэЛьника. Эти в мирное время занимались творческим рукоблудством: аплодировали или голосовали. Иногда и то, и другое сразу. Демократию (кстати, в СССР ее было столько же, сколько в нынешней Америке) поддерживало снисходительное отношение ко всяким там ЛИТОшкам, а также возможность для несоюзных особей периодически проникать в кафе ЦДЛ, где навзрыд читались трепетные, но не востребованные верхними этажами строки.
Шли годы
Одновременно с разложением системы, стала разлагаться и структура взаимоотношений в литературной популяции. Собственно деструкция была заложена уже в самой идее – в самом-самом начале. Дело в том, что «отцы-основатели» будущей литературной пирамиды упустили из виду то, что читатель, вкус которого воспитывается на несъедобном и лишенном культурных витаминов мусоре, тоже деградирует. С одной стороны, он делается безопасен и уже не отличает бездарь от таланта – более того, тяготеет к бездари, которая ему понятнее и ближе. С другой стороны, он утрачивает навык чтения и необходимость в этом процессе. Пока читать положено по приказу сверху, жить еще можно. Но если власть слабеет, наступает коллапс и кризис.
Во времена перестройки я с любопытством наблюдал, как складывается карточный домик, составленный из «просоветской» и «антисоветской» литератур. Обе утратили главное: смысл существования. У просоветской литературы умерла кормушка. У антисоветской исчез враг. Со всех сторон – из станов бывших непримиримых врагов – доносились горькие стенания по поводу того, что обретший свободу народ не востребовал свободную культуру, а кинулся к халявным доходам. Что ж – кого воспитывали, те и пришли. Поздно пить боржом. Надо опять выживать и размножаться, но уже по новым правилам.
2. Возрождение и процветание.
Сразу оговорюсь – до процветания еще далеко. Но возрождение идет полным ходом, причем возрождается вовсе не забытая и заброшенная настоящая человеческая литература, а та же самая – насекомая. В потрепанном хитине, с оторванными ножками и крылышками, с частично утраченными яйцекладами. Но – возрождается. Ее даже атомная бомба, говорят, не берет – подумаешь, перестройка.
Новым методом выживания для официальной хитиновой литературы стала массовость процесса. Умнейшие особи достаточно быстро сообразили, что в информационную эпоху и в годину общей нереализованности в обществе будет как никогда востребована система имитаций. Виртуальная реальность. Иллюзорные но яркие и многочисленные регалии. Способ найти свой собственный заметный рейтинг в общественной системе координат. И началось…
Мне кажется, в истории отечественной литературы уже не хватает известных фамилий для именования создаваемых год от года премий, наград и званий. Изобретаются новые названия – на ходу – с особенным предпочтением к драгоценным аналогиям. Одних золотых и серебряных перьев создано столько, что хватило бы на добрую птицеферму. А впереди еще копи Голконды с их алмазами, изумрудами, сапфирами и рубинами… Погодите – скоро услышим. А может уже и есть – кто его знает…
Фокус данной системы в том, что она заменяет принцип «дорого но мало» на принцип «дешево, но большим тиражом». На выходе сумма получается одна и та же – часто вторая куда поболее. А потому сейчас даже странно не быть членом Союза писателей. Странно не быть награжденным каким-нибудь литературным орденом. Странно не стать лауреатом. Дело недорогое – вполне по средствам вновь образуемому среднему классу. Думается, когда историки будущих тысячелетий отряхнут прах с архивов нашего времени, они поразятся тому, как много было у нас литераторов. А если сотрутся электронные носители, то, по свойственной потомкам страсти романтизировать прошлое, они еще и гениями будут считать всех, кто жил в эту нашу эпоху. Главное, чтобы не прочитали ничего из написанного теперь – иначе их ждет большое разочарование…
3. Анализ и резюме.
Голосов, одни из которых провозглашают торжество современной литературной мысли, а другие – ее полное и окончательное умирание, примерно поровну. Примерно поровну и умеренных: одни констатируют подъем а другие – деградацию. Однако, имеет смысл ввести в обиход хотя бы точки отсчета, относительно которых мы замеряем движение (или его отсутствие). И, как мне кажется, эти точки примерно таковы:
а) Читатель. Простите, господа, но читателя-то у нас сегодня практически и нет. Грамотность повальная (с которой тоже далеко не радужно) – еще не формирует читателя. Читателя создает общественное сознание, испытывающее потребность узнать мысли других, чтобы сформировать собственные. Если мне кто-то сейчас скажет, что эта потребность в нашем обществе заметна, я попрошу доказательств. Мне представляется, что ее как раз-таки и нет. Если кому-то и интересны чужие мысли, то на 99% для обеспечения собственной безопасности или для создания себе максимально комфортных условий заработка (наживы). Это – да. Это есть. Но это не делает читателя. А следовательно литература нынешняя направлена просто «в никуда». В пустоту. Как тот актер, что читает свою роль пустому залу.
Когда речь пойдет о создании такого литературного процесса, который своим существованием вызывает в обществе желание соприкасаться и продолжать – вот тогда поговорим. Пока этого нет – нет никакого прогресса.
б) Осознание сказанного в предыдущем пункте должно было бы в идеале рождать в сегодняшних литераторах глубокий творческий поиск. Писатель и поэт, понимая, что оказался в ситуации, когда язык обеднен, общественные связи нарушены, а основ для создания новых еще не появилось, должен был бы по идее докапываться до тех глубин человеческого сознания, которые позволяют человеку чувствовать себя человеком, а не насекомым. Апеллировать к ним. Создавать примеры и аналогии. Выстраивать новый «кодекс человечности»… Собственно, сегодня более всего востребован тот самый процесс, на плечах которого мировая литература стояла со времен Древней Греции. Сперва – эйдос. Потом уже сюжетные линии, персонажи, символы. Только вот насчет эйдоса как-то слабовато… Не подскажете, где взять?
Никаких подвижек в этом направлении пока не видно. Что-то есть, конечно, но никак не системообразующее. Очаги выживания на общем поле, хорошо засиженном насекомыми. Когда саранча съедает урожай, в пищу годится и сама саранча, но это – не самая приятная диета. Но уж хотя бы понимать надо, что потеряно, что происходит, и к чему стремиться. Иначе несложно воспитать детей, которые слаще саранчи вообще никогда больше ничего не попробуют…
в) Вселенский собор.
Год литературы, который радостно констатировал победу халтуры в этом поле творчества на ниве России, должен был бы, конечно, пройти несколько иначе. Хотелось бы увидеть круглые столы критиков, на которых проводились бы понятные границы между писаниной и литературой. Хотелось бы, чтобы резюме этих круглых столов доносились до зрителей и читателей профессиональными популяризаторами. Хотелось бы покаянного возгласа какого-нибудь монополиста-издателя: «Простите меня за макулатуру!!! Больше никогда такого не издам». Хотелось бы, чтобы кому-то стало стыдно, а кому-то полегчало…
Когда у христиан возникали проблемы с догматами, что приводило к росту агрессивной ереси, они собирали Вселенские соборы. И даже из многих Евангелий каноничными сделали всего четыре. Просто чтобы не развращать верующих. При этом оставалось масса степеней свободы для всех, кто хотел жить по-другому – их просто не называли христианами. Аналоги есть в любой духовной школе. Есть некие духовные и нравственные каноны, нарушать которые нельзя. Иначе это уже не литературное творчество, а нечто другое, чему можно тоже подобрать симпатичное название.
Сегодня агрессия в мире захлестывает. Одной из причин этого является то, что размываются границы допустимого: свободой именуется даже не пресловутая милицейско-протокольная «вседозволенность», но совершенно животная бездуховность. Поймите, совесть – это не часть «морального облика строителя коммунизма» и не часть «христианского мировоззрения». Это свойство человека, как части вида. При ее отсутствии – он перестает быть человеком. Когда она есть – он может быть и коммунистом, и христианином, и мусульманином, и иудеем – да, хоть хоббитом. Почему мы не говорим о том, что публиковать халтуру – бессовестно? Почему не говорим, что не знать лучших образцов отечественной и мировой литературы – позорно? Почему раз за разом вводим материальные критерии в ту сферу, где им вообще нечего делать? Почему нам самим от этого не совестно?
Давайте говорить о прогрессе именно в этом ключе. И плевать на всякие там убогие келейные насекомости, оставляющие некрасивые следы на гладких поверхностях творчества. Сможем? Если да, то прогресс состоится. Если раз за разом будем говорить себе: «Да, обязательно, но только не сейчас и не по этому поводу», тогда не надо плакать о халтуре и наглости насекомой литературы начала XXI века – мы сами создаем для нее пространство.