(документальный рассказик)
Это случилось, как и положено подобным историям, под Рождество. И странно смешались в тот день несовместимые, казалось бы, компоненты – снег и оттепель, рождественское настроение и ссора с домашними, божественный праздник и «нехорошая квартира» в доме 302 бис по Большой Садовой… Впрочем, по порядку…
День начинался из рук вон плохо. Жена моя тогдашняя прямо спросонья продолжила незаконченный с вечера скандал, и я, как водится, узнал о себе много старого: и о неравномерных моих заработках, и о неправильных моих знакомых, и о жизни моей никчемушной. И как водится подумалось: «И чего это она со мной живет, горемыка? Как терпит?» Забегая далеко вперед за границы рассказа скажу, что однажды эта мысль материализовалась, и тот мой дом отчалил от моей судьбы, как отчаливает белый океанский лайнер от никудышнего причала, где команда загружала продукты, а пассажиры покупали бросовые сувениры. При отходе остающимся не машут платками, и даже оркестр не играет – просто появляется зеленая пенистая трещина между белоснежным бортом и замызганным берегом, и две человеческие популяции расстаются, чтобы никогда уже не встретиться. Одни – к своим хижинам, другие – навстречу айсбергу или продолжению круиза. Кому что суждено…
Кроме всего прочего, в скандал вклинился телефонный звонок приятельницы-поэтессы, которая со свойственной творческому сообществу людей простотой предложила мне составить ей компанию в одном весьма необычном предприятии – найти на городской свалке случайно выброшенный в урну вместе с хламом CD-диск с записями песен ее умершего друга. Я глянул на градусник – там было минус 15. Летел небольшой снег, несомый небольшим ветром. Сложив все эти три компонента, я знакомой, каюсь, отказал в помощи. Представить себя бродящим на городской свалке в мороз с палкой в руке и пытающимся найти диск, завернутый в помятый тетрадный лист – это оказалось выше моих сил. Однако, сам юмор предложения настроение слегка поднял. К тому же жена тоже поутихла и засобиралась на работу, и, следовательно, жизнь начала налаживаться. Опять же, устроенный ей скандал создавал моральное право на обретение ограниченной личной свободы, и я задумался, с кем бы из знакомых в этот день посидеть за поллитрой – надо же было добиться соответствия собственного содержания той форме, которую мне придали слова расстроенной женщины… В общем, дело помаленьку шло на лад.
Однако, уже через два часа обзвона друзей, я понял, что легко поправить неудачное начало дня не получится. У всех были какие-то дела, и именно сегодня даже записным гулякам оказалось недосуг. Оставалось сесть за компьютер, взяться за карандаш или ручку, но не хотелось и этого. Пришлось открыть любимого Булгакова и приступить к перечитыванию «Записок юного врача» - вещи, в которой я всякий раз находил повод для оптимизма. В конце концов, мне не грозило оперировать ущемленную грыжу в глухой деревне, а от замерзания на свалке я благоразумно отказался.
И тут чудо Рождества впервые протянуло ко мне свои тонкие прохладные пальцы. Снова зазвонил телефон. Та же самая поэтесса, которая до того приглашала меня на свалку, вдруг совершенно уже иным не плаксивым тоном спросила: «Слушай, а ты не хочешь со мной к моей подруге на день рождения сегодня сходить?» «Хочу, - ответил я. – Это ж не на свалку. А куда и когда?» Поэтесса хмыкнула: «Да, уж конечно. Она будет праздновать в булгаковском доме. Там за занавеской – будет стол, и соберется человек 10. А я бы хотела, чтобы ты обязательно пришел. Есть тебе сюрприз». Честно говоря, слова о сюрпризе меня скорее насторожили, чем обрадовали. От этой моей знакомой сюрпризы приходили по большей части какие-то странные – чреватые либо долгими объяснениями в милиции, либо долгими переговорами с ее предполагаемыми спонсорами, либо еще чем-то таким нетривиальным и в обычной жизни избыточным. Но… слово было сказано. «Приду, - подтвердил я. – Чего брать?» «Бери гитару, водки и чего-нибудь закусить, - ответила она. – В общем, все, как всегда. Начинаем в семь вечера. Не опаздывай». -
- Договорились, - и я повесил трубку.
Вечер складывался. До того надо было куда-то деть еще часов восемь, но когда впереди праздник, это уже легче. Говорят, конечно, что ожидание праздника тягостно, но это мнение тех, кто не знает, что такое ожидание гарантированной неприятности. Первое способно скрасить любую тягостную работу, а второе – испортить любое радостное развлечение. Главное, правильно применить ожидание.
В семь часов вечера я уже стоял у булгаковского подъезда с гитарой и пакетом, набитым стандартным продуктовым набором для дня рождения – парой бутылок водки и всякой сырно-колбасной нарезкой. Дверь открылась, и по крутой лестнице я поднялся на второй этаж, где располагается импровизированный зал, в котором проходят разные творческие мероприятия, и есть занавеска, отделяющая заднюю часть этого зала от зрительской. Именно в этом «закулисном» закутке и проходят мероприятия, разрешенные «для своих». Надо сказать, что я так и по сей день не знаю, кто там в этом музее кому «свой». Самые непредсказуемые мои знакомые иной раз там что-то проводят, а самые предсказуемые иной раз никак не могут договориться. Однако, это уже другая история, связанная скорее всего с той магической силой, что живет там еще со времен незабвенной первой хозяйки-ювелирши и ее домработницы.
Меня встретили и усадили за стол. Компания подобралась несколько театральная. Пригласившая меня знакомая славится своими экстравагантными туалетами, а рядом с ней поместился какой-то ряженый военный, чья форма представляла собой среднее между формой поручика российской армии в Первую Мировую и облачением рядового из чеченской террористической группы. Кроме всего прочего, у него были лихие усы, а сам он именовал себя казаком. «Грушницкий ожил, - подумалось мне. – Не было б дуэли». Помимо военного человека за столом была еще именинница в чем-то поэтически воздушном, был положенный ей восхищенный ее творчеством толстенький дядька, с которым мы сразу подружились на почве любви к водке и закуске, а также еще пара человек, ничем не запомнившихся. По левую руку от меня сидела совсем молодая пара: девушка лет 16-и и с ней молодой человек, который свою подругу явно любил – причем не так, как любят в богеме, а нормально – по-настоящему. Они производили самое свежее и здоровое впечатление, и я, честно говоря, такому соседству порадовался. Подняли первый тост, потом «за родителей», потом еще за что-то – потом что-то спели… Вечер начался.
Все посиделки описывать не стану. Были они такими же, как и сотни других, на которые мы попадаем внезапно по приглашению своих друзей. Смутно знакомые виновники торжества, впервые увиденные собутыльники, чей-то пафос, чьи-то стихи, собственные песни, просьба сыграть нечто «из Окуджавы» (чаще всего несчастную «Виноградную косточку», которой так и не дают прорасти), курение на лестнице, разговоры ни о чем… В общем, именно то получилось застолье, главной радостью в котором является количество водки – на определенной дозе уже все равно делается, кто какую глупость сморозил, да и собственные глупости уже перестаешь отслеживать. Не знаю, кто как, а я в этот момент пытаюсь тупо сообразить, на кой меня занесло именно сюда, и далеко ли пилить до метро. И каждый следующий тост стараюсь произнести в интонации «ну, на посошок»…
… И тут произошло чудо.
Моя знакомая, пригласившая меня в компанию, вдруг произнесла: «Я вижу, ты уже собираешься, а я хотела, чтобы ты с этого дня рождения тоже подарок получил. Особенный». «Да, ладно, - ответил я. – Ты гонишь. Я-то тут причем?»
- А вот причем, - и поэтесса показала на сидевшую рядом со мной девушку.
- И что? – ничто в моей памяти по поводу соседки, при всей ее симпатичности и свежести, не встрепенулось.
- А это и есть твой подарок! – торжественно сказала знакомая…
Я растерялся. Ситуация выглядела не то что глупой – просто ненормальной. С какой это радости мне хотят подарить девушку? Да еще такую, рядом с которой сидит ее собственный любимый и любящий человек? Да еще и в два раза меня моложе. Да еще и совершенно незнакомую? Что происходит? Видимо и у остальных собутыльников лица стали соответствующими, так что даже поэтесса поняла, что не совсем точно формулирует. Однако, ее это не смутило – она просто продолжила.
- Помнишь, когда у тебя было издательство и много денег, ты оплатил операцию на мозге в Швейцарии для дочки моей знакомой?
- Не помню. – Это не было кокетством. Бизнес времен перестройки делался на фоне постоянного спонсорства и беспробудного переговорного процесса – в памяти оставались только наиболее значимые успехи или наиболее громкие провалы. Я ничего не помнил ни про какую операцию – ну оплатил и оплатил, правильно сделал, наверное… - и что?
- А вот этой девочке и оплатил. Она жива осталась. Теперь замуж выходит.
Я присмотрелся к соседке внимательнее. Ничем не примечательное лицо. Ничем не примечательная фигура. Просто – молодая и симпатичная девчонка. Но у нее глаза сияли от того, что она любила своего парня, и у него тоже они были полны счастья от того, что он любим такой девушкой.
- А-ааа. – протянул я. – Ну, это того… Это хорошо, что на пользу. Ну, вы будьте уж, пожалуйста, счастливы, ладно?
- А как же! – засмеялись они в унисон.
Не помню, как попрощался и что еще говорил. Помню, что ушел сразу – постаравшись как можно меньше «расплескать» то чувство, которое возникло во мне, и которое хотелось удержать по возможности надолго. На улице потеплело. Перестройка уже кончилась. Кончился бизнес. Разлетелись в никуда десятки и сотни людей, с которыми мы во времена финансовых побед ежедневно братались. Наступили «будни – ремейк два». С жизнью от гонорара до гонорара, с апломбом заказчиков, со снегом и нескончаемой зимней темнотой. С попреками близких: «Кто ты есть, и чего ты в жизни добился! Все зря порастратил! Толку от тебя!!!»
Хрен вам. У меня есть чудо. Оно улыбается где-то за спиной.