Пикардия для нас…»
(Редьярд Киплинг)
На войне можно писать только корявые неупорядоченные дневники. Чтобы ты не начинал писать – сбиваешься на дневник. Даже стихи: чувствуешь, что пишешь лирический дневник собственной души, что существует отдельно от тела. Это тело залазило в «Акацию», командует солдатами, греется около буржуйки, а душа живёт какой то своей жизнью, мыслит о вечности и о стихах Шарля Бодлера, о грустных новеллах Акутагавы и о будущей горячей холодной весне (что тоже будет печальной, ибо не осталось в этом мире ничего весёлого).
Где то далеко – звуки канонады. Солдаты суетятся около самоходок (я вновь на «Гвоздиках» и «Акациях» - не люблю эти цветочные фантазии, с миномётами мне было легче, и лучше всё получалось). Пока что у нас – на нашем участке фронта временное затишье, стараюсь не думать о войне и о погибших. Созерцаю высокую жёлтую траву. Такие вот медитации во время войны. Военный дзен. Одновременно и приятно, что есть небольшой отдых, и одновременно тоскливо – где то люди воюют, хлопцы держатся до последнего, гибнут, а мы сидим и ждём. И ничего не можем сделать, ничем не можем помочь.
Ну, вот – только написал эти слова, как пришла команда: нашему взводу сменить место дислокации, двигаться на новую позицию. Заревели моторы – поехали. Эх, жаль, я уже думал, что мы тут устроим сепаратистам «день открытого неба» и постреляем в этих подонков от души. Теперь опять неизвестно куда. Но как стало веселее: пахнет весной (а я, всё таки, дожил до этого дня, может быть и до настоящей весны доживу), двигаемся, не сидим на месте в ожидании чего-то ужасного. Дали мне новый взвод. Повезло: удальцы ещё те. Смотрю на шевроны – свой и солдат. На шевронах золотой лев и пушки. Воинов с такими шевронами сепаратисты в плен не берут. А если и берут, то очень жестоко калечат. Но мы и не сдаёмся в плен. И сепаратистам отвечаем тем же – в плен не берём. Хотя все эти шевроны – показуха. Люди из действительно крутых подразделений вообще не носят никаких шевронов. Просто исполняют свой долг, делают свою работу, ничего не афишируя.
Разговорился с одним сержантом. Он спросил, нет ли у меня брата. Я ответил, что родного нет, есть куча двоюродных, почти все беженцы, некоторые по ту сторону фронта – под оккупацией, о их судьбе я ничего не знаю. Оказалось, что этот сержант встречал на фронте офицера (тоже капитана) очень похожего на меня. Интересно, что где-то воюет мой двойник. Надеюсь, что не духовный – не точная копия моей неспокойной души. Только этого ещё и не хватало. Разговариваем дальше. Оказалось, что сержант родом из Новочеркасска – из России. Но воюет в рядах украинской армии. И как отчаянно воюет! Вспомнили Новочеркасск (у меня там тоже прошло детство) – судьба крутит людьми так, как ей захочется. Разговариваем дальше. Оказалось, что его вопросы о брате имели ещё дополнительный подтекст: двое его братьев были в армии сепаратистов. Один погиб под Славянском, другой под Донецком. Чтобы окончательно расставить точки над «i», я сказал:
- А ты знаешь, может быть это я их и завалил.
- Может быть. А может и я сам их уложил. Мы артиллеристы, кто знает куда, как ы в кого мы попадаем. И война ныне такая – бывает, что брат на брата идёт.
У меня такой дилеммы не было. Да и у него думаю тоже. Сепаратист – это уже не брат. Это существо, которое принесло в нашу страну войну, которое пришло забрать у нас свободу и саму жизнь. А на войне как на войне.
Продолжаю знакомиться с солдатами. Один оказался родом из Луганска. Моя реакция: «Как?!» «А вот так! Доброволец!» Больше вопросов у меня не было. И так всё ясно – без слов. Ещё один солдат родом с Черкащины. Постоянно рассказывает о своём саде: о больших и пахучих яблоках. О том, что сад его ныне остался без присмотра. Мне вспомнился сад моего деда – от него не осталось и следа. А дед мой мечтал, чтобы весь Донецкий край стал сплошным садом. Но край понемногу превращается в мёртвую пустыню. В край смертоносного ржавого железа. В «Населённый остров». Пишу эти очерки о войне и думаю: я постоянно сбиваюсь с прошлого времени глаголов на настоящее время. Этого не поймёт читатель. Если читатель и будет когда-то это читать, то для него это будет прошлое. Слишком быстро всё изменяется, чтобы для читателя (особенно для «проницательного читателя») могло существовать настоящее время. Но для меня всё происходит только ныне и только сейчас. Прошлое превращается в абстракцию, в невероятную сказку. А будущее становится недостигаемой фантазией.
На связь вышел полковник П.:
- Вы сейчас где?
- Мы прибыли на позицию «Пикардия-29». Ждём приказа открыть огонь.
- Оставайтесь там. Отдыхайте. Развлекайтесь. Наслаждайтесь жизнью. Конец связи.
После этого я несколько часов не мог понять и не прийти в себя: или это такая злая шутка, или до моего сведенья не довели все условные сигналы и слова, или я неправильно понимаю понятия «отдыхать», «развлекаться», «наслаждаться жизнью». Хорошее мне наслаждение – роли мишени среди пушек и самоходок в сыром блиндаже в ожидании обстрела.
Неужели когда-то придёт время, когда я не буду каждый день видеть мёртвых людей и собак?
Ночью снились странные и неприятные сны. Сначала снился Махатма Ганди с автоматом. Во сне я удивился и там же вспомнил одного солдата (не знаю как сложилась его судьба), который сказал мне, что он не может стрелять в людей (он почему то сепаратистов называл людьми), но и быть в стороне, когда столько людей идут на смерть он тоже не может. Вот оно откуда: этот образ. Потом приснилось неприятное: снилось, что я опаздываю на поезд (электричку). Наконец добежал и заскочил в вагон. Но когда поезд двинулся, я подумал: «А в тот ли поезд я сел?» Людей в вагоне полно. Я спрашиваю, но никто не знает, ни что это за поезд, ни куда он едет. Проснулся я с очень неприятным чувством. Вокруг тьма, спят усталые солдаты, от буржуйки идёт тепло, а с извне заползает сырость. Потом местный прорицатель в камуфляже и интерпретатор снов объяснил мне, что Махатма Ганди снится к смерти. Оптимист, ё-маё.
Ещё один солдат оказался родом с посёлка Ровеньки Луганской области. Я уже даже не удивлялся и ничего не спрашивал. Просто поговорил с ним о балках порослых дубравами. Он рассказал, как в детстве он ездил на рыбу на пруды около села Новокрасновка. Земляк. Его маленькая родина тоже по ту сторону фронта – под оккупацией. Такое возникло впечатление, что со всего Донецкого и Луганского края люди воюют против сепаратистов и москальских оккупантов. Моя терриконовая Пикардия! Край степей, балок с дубравами, рогатых жуков, что гудут июльскими вечерами сумерек, край лесных источников и родников, чёрных камней и степных пирамид. Сейчас тебя топчет сапог оккупанта, сейчас там хозяйничают бандиты. Я освобожу тебя, мой край! Отдам жизнь за твоё освобождение…
(Февраль 2015 года)
(Авторский перевод)