Люди и машины (Рассказ)

Я всегда думал, что там – за межой меня ждут только мои седые предки около своего горячего и светлого огня. Ждут с нетерпением и думают: «Где он замешкался? Нам нужны его рассказы о мире людей – так легче коротать вечность…» Но кроме предков ждут меня около огня неугасимого среди бесконечной тьмы мои солдаты – они погибли, а я остался жить (до поры до времени). Им нужны мои слова – там, около костра. Я приду – не грустите там без меня.

Некто думает, что это война между людьми. Людьми, которые в одинаковые слова вкладывают разный смысл, и спор относительно содержания решают убийством друг друга. Но это неправда. Это война между машинами. Огромными металлическими динозаврами. Люди только попадают под их стальные лапы и зубы, становятся на пути железных насекомых, которыми они плюются. Эти железные монстры живут своей жизнью: любят и ненавидят, болеют и умирают, воскресают из мёртвых и становятся прахом… Мы только вкладываем в них душу, заливаем бензиновую кровь в их железные вены и огненные стальные сердца.

У каждого из этих монстров живёт демон, которого разбудили когда-то первые творцы колеса, и которому уже не судилось уснуть, пока стоит мир.

Мы живём и умираем в мире машин. Мы воюем на войне машин. И люди ныне чётко разделились на две группы: одни остались людьми и смотрят на машины, как на данность, или как на друзей, или как на покорных слуг, на существ с которыми они могут работать и (к сожалению) воевать: с одними машинами против других машин. Другие же – перестали быть людьми в этом мире железа: они стали рабами машин и слепо выполняют их волю, они потеряли душу и заменили её на ментальный механизм. А в некоторых машин воля одна – истреблять людей. И именно против таких подонков, против таких моральных уродов приходиться ныне воевать нам. И истреблять то, что несёт людям смерть.    

Воюя в мире машин, я невольно ловлю себя на мысли, что я отношусь к машинам как к живым существам. Когда я вижу разбитую технику, невольно подкрадывается в душу чувство скорби: думается – необходимо похоронить этих существ, предать их земле, чтобы прах вернулся к праху, прочитав псалом из их Библии – Библии Машин.

Когда стихают бои, выпадает некая минута отдыха, я читаю «Одуванчиковое вино» Рея Бредбери. О, как меня в эти дни очаровывает эта книга! Это сентиментальная и живописная повесть о мире, о мирном жилище и спокойной жизни. О том, что ныне у нас так брутально отобрали слуги сумасшедшего карлика. Как хочется вернуться в этот мир – мир мирной жизни. Но возвращения нет – для меня эта война навсегда. Я никогда не прощу  и не забуду ничего. Пока на земле ходит хоть один из этих подонков, что разрушили мой мир, превратили в руину мой родной край, превратили его в ад, война для меня не закончится…

Война – это бесконечное доказательство давно доказанной теоремы. Точнее нескольких теорем. Или даже многих. Одна из этих теорем – самая трудная – та, что смерти нет. Не бывает. Не существует. Мы все вечны – ибо вечен Дух. В действительности, это не теорема, а аксиома. Но люди упорно воспринимают её как теорему и постоянно пытаются её доказать. А на войне это особенно трудно. Иллюзия смерти становится зримой. Кажется, что вот – видишь границу между живым и мёртвым. И в этой горячке событий люди забывают о вечности. В действительности же, страх смерти легко одолеть – нужно только захотеть. Но преодолев этот страх, осознаёшь, что впереди или бесконечная чреда реинкарнаций или успокоение в нирване, понимаешь, что эту самую главную победу легко потерять: у людей, что рядом, этот страх есть, он непреодолимый, неконролируемый, иногда панический. И они могут в порыве паники любого заразить этим страхом. Преодолеть эту эпидемию страха труднее, чем сам страх в своей душе.

На фронте иногда бывают на удивление сентиментальные случаи. Один молодой солдат-доброволец Р. из моего взвода встретил на фронте своего дядю, которого не видел уже много лет и ничего не слышал о его жизни и не знал, что он тоже на войне. Из разговора солдат Р. узнал, что оказывается, у него есть сын – в селе, где живёт его дядя и которое он посещал несколько лет тому назад. Через некоторое время после этого разговора я увидел на лице солдата чувство панического ужаса. Он говорил (то ли мне, то ли бесконечной пустоте Вселенной): «Меня же завтра убьют, а я даже не увижу своего сына! Мне бы только сына увидеть, а там – пусть убивают!» И это тот самый солдат, который вчера в перерыве между обстрелами прыгал по самоходках с огнетушителем в руках и со смехом гасил несуществующий пожар. Всем окружающим его поведение тоже почему то казалось очень смешным. Хотя фразы он бросал в пространство совсем не смешные: «Я хочу погасить пожар войны!» И это же солдат, которому вчера было абсолютно всё равно – умереть или жить, сегодня заражает окружающих паническим, ничем не мотивированным страхом. У человека появилось нечто, что привязало его к жизни, появилась ценность, которую необходимо обязательно увидеть, будучи живым. И именно это парализовало на некоторое время его волю, его силу духа и бесстрашность.

На фронте, как и всюду, люди живут эмоциями. Я видел старого седого солдата, который сидел и плакал. Он узнал, что его роту накрыло «Градом» во время обстрела. От роты осталась едва половина солдат и машин. И об этом ничего не сказали в новостях. Почему то солдат винил самого себя: «Если бы я был тогда с ними, я бы прикрыл бы их миномётным огнём…» Мне хотелось что то сказать солдату, объяснить, что миномётами не прикроешь роту от «Градов», что далеко не всё сообщают в новостях по радио и тиви, ибо война это война. Несколько дней тому назад наш взвод отбивал атаку сепаратистов: стреляли из всего, что у нас тогда было прямой наводкой. После боя всё поле было усеяно телами сепаратистов (уложили больше сотни этих уродов) и разбитыми танками (не один и не два были превращены в металлолом). Мы отбили атаку, остановили наступление на нашем участке обороны, но тоже об этом ни слова не сказали в новостях, никто нам даже руки не пожал и не сказал какие мы молодцы. Идёт война и сейчас просто не до того. И нам как то было всё равно – ибо мы воюем не за награды и не за благодарности. Но я ничего не сказал этому седому солдату, даже традиционного «на войне как на войне» и то не сказал…  

Рей Бредбери высказал когда-то гениальную фразу: «Дайте мне устать, почувствовать настоящую усталость. Я не должен забыть, что я живой, я же теперь знаю, что живой, и не должен забыть об этом ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра.» Я вспомнил эту цитату и подумал: самые большие беды у людей от того, что они забывают о том, что они живые, перестают ценить этот миг, эту радость жизни. Начинают убивать себя и других, превращая эту радость жизни в ад. Я стоял и смотрел на половину Луны (будто срезана ножом), на старые деревья, на Юпитер, что ярким холодным глазом зимнего ночного неба смотрел на землю, и думал: этого всего я мог уже не видеть, не переживать этой радости бытия, на этой войне меня могли уже сто раз убить. Но я до сих пор живой, чувствую, вижу, радуюсь. А это не ерунда.

Я рисую картину войны густыми тяжёлыми красками – всё тех же оттенков: охры, серого и свинцовых белил – ядовитых и едких, рисую грубыми мазками Клода Моне. Только у него картина получалась волшебная, чувствительная и нежная. А у меня угрюмая и жестокая. Ибо рисую я не «Водяные лилии», не «Стога сена», и, даже, не «Впечатления», а безжалостные апокалиптические картины окружающего меня мира войны. Чувствую, что необходимо заменить и кисти, и краски, и мольберт, и тему, и даже палитру. Но не могу. Художники говорят, что они свои картины не «рисуют», а «пишут». Я тоже свои словесные этюды не «пишу», а «рисую».

Я увидел среди пушек и танков молодую девушку. Лицо и уши все в пирсингах, крашенная причёска в модернистском безумном стиле. Но в камуфляже и с автоматом. От неё пахло не парфюмерией, а соляркой и дымом – запахом войны. Тебя-то чего занесло на эту безумную войну? Ещё и философствует о том, что тема смерти должна быть закрыта  в литературе и репортажах – бессмысленно писать о том, чего не существует. Ещё философствует о несерьёзности современных молодых парней-солдат на войне. Только такого образа мне ещё и не хватало для моих этюдов! К моей коллекции людей и личностей войны. Я тогда сказал ей в ответ на абстрактные реплики: «Мадмуазель! Вы среди этих танков выглядите сюрреалистично. А ещё – оденьте шапку и каску. Во-первых, зима, во-вторых, война.» Похоже, она обиделась. Что ты со всеми нами делаешь, война…

(Авторский перевод.)