На небо выбрался ржавый месяц, спеша до полночи встать на стрём. Мы в мир недавно явились вместе и также вместе теперь умрём В железной бочке, тесней прижавшись в глухой безвыходной темноте, Когда становится вдруг ужасным мир за пределом дрожащих тел, Когда от крика теряешь голос, дожить отчаявшись до утра. Но очень скоро приходит голод и с ним на пару - особый страх. Внезапно станет тревожно с теми, с кем раньше вместе сосали мать, И ты услышишь, как дышат тени, как тихо в душу вползает тьма. Любовь и совесть - сейчас препоны, и, если надо, предай, солги.... ...Теперь не вспомню, кто первым понял, что самый младший слабей других. Зазря мгновения не растратив, загнать быстрее, свалить рывком... И мы отныне уже не братья. И мы отныне друг другу корм. Судьба вальяжно подходит ближе, кинжалом время занесено. В висках колотится: выжить, выжить. И там неважно, какой ценой. Совсем неважно, что будет дальше в кошмаре, снящемся наяву, Но чуть отступишь, но чуть поддашься, вгрызутся в горло и разорвут. Июльский воздух вгоняет в одурь, а ветер пахнет сухой травой... Спасайтесь, крысы. Ведь на свободу отпущен новый крысиный волк. С таким до смерти не будет сладу, своих приученным убивать. Не я прорвался живым из ада - во мне на волю прорвался ад. Мой мир привычным не будет больше, но так случилось, зачем вникать?.. Порой мне снится: в той старой бочке я умер первым. Не помню, как.