Потомки татарских мурз

К 1700 году, за счет переселенцев образовались два татарских аула – Нижний Елюзань, на берегу реки Сура, в шести километрах от аула Средний Елюзань, и Верхний Елюзань в пяти километрах вверх по реке Елюзань. В это время двадцативосьмилетний царь Петр I уже одиннадцать лет правил государством, создал регулярную армию, ввел много новшеств в правлении государством. В связи с созданием регулярной армии роль «служилых людей» постепенно была упразднена, они перестали получать годовые жалованья, за исключением времени, когда их призывали в действующую армию. Чтобы окончательно изменить годами сложившиеся устои, Петр I в 1713 году издал указ: «… о повсеместной христианизации всех некрещенных народов, проживающих в России…», в добровольно-принудительном порядке. Этот указ положил начало притеснению родовитых тюркоязычных предводителей, начало религиозного притеснения.
Фанатическая нетерпимость к другим религиям, выраженная в повсеместном принудительном крещении, вызвала сильные антихристианские волнения, которые жестоко подавлялись царским режимом. Петр I, чтобы ослабить роль вольнонаемных служилых людей, из числа татарских сословий, этим же указом повелевает у всех мурз, которые не приняли крещения, земли конфисковать в пользу государя, лишить их дворянства, детей, подлежащих к призыву в армию, зачислить в рекруты со сроком службы двадцать пять лет (в основном в военно-морской флот), в дальнейшем они, как правило, пропадали без вести.
Еще до выхода Указа о всеобщей христианизации татарским мурзам (через продажных бояр близких к царю) стало известно содержание указа. Поэтому еще до того, как был обнародован указ, те мурзы и зажиточные дворяне, которые не собирались принять другую веру, к этому событию тщательно подготовились. Если речь идет о мурзах и зажиточных землевладельцах, то они не сеяли, не пахали на этих землях, мурзы с детских лет были обучены только военному искусству, при продаже их земельных угодий русским помещикам пострадали простые татарские семьи, у которых были наделы земли, и они должны были или остаться при земле и перейти в барщину к новому хозяину, или навсегда покинуть родной аул. В связи с этим, часть татарских семей бежала в Сибирь, Среднюю Азию, в общем, подальше от миссионеров, проповедующих христианство. А многие мурзы и зажиточные татары, на вырученные от продажи своих угодий деньги стали купцами и промышленниками. Богатые русские помещики пользуясь благоприятными для них обстоятельствами, выкупали у татар пахотные земли и лесные угодья.
Это продолжалось почти шестьдесят лет, со дня петровского указа, результаты согласно отчета обер-прокурора святейшего синода (1857, стр.47) таковы: «в течении 17-19 вв. из 1,5 миллионов татар Поволжья и Приуралья было обращено в христианство всего тысяча двести пятнадцать человек». Мурзам, принявшим христианство, в знак благодарности присваивался почетный титул «князь», со всеми вытекающими привилегиями.
Из крещенных татарских мурз и князей, которые интегрировали в российское высшее общество, и в дальнейшем от смешанных браков родились известные писатели, философы и полководцы: Чаадаевы, Юсуповы, Щербатовы, Татищевы, Кутуевы, Карамурза – предок Карамзина Н.М. Далекий предок знаменитого флотоводства, адмирала Ушакова Ф.Ф. – Ушак мурза живший в имении в Кодомском уезде, Кутузов, Суворов, Ермолов, Менделеев, Тургенев, Куприн – выходцы из татарского дворянства – гордость России, …
Выдающийся русский историк и этнограф, основатель теории пассионарности, разработчик оригинальной концепции этногенеза Лев Николаевич Гумелев (1912-1992 год) писал: «Наконец, царев Узбек отравил хана Тохту в 1312 году, победил хана Белой Орды Ильбасмыша (1313-1320 гг.) и объявил ислам государственной религией Золотой Орды».
Далее: «Тот, кто хотел сохранить свободу совести (веру), должен был бежать. Куда? В Иране Газан хан принял ислам еще 1295 году. В Египте и Сирии господствовали Мамлюки – половцы, проданные туда монголами, и захватившие власть, попасть к ним в руки для ордынского богатыря было хуже смерти. Западная Европа находилась в состоянии постоянной холодной войны с Ордой. Добраться до Китая, где правила веротерпимая династия Юань, было практически неосуществимо из-за дальности и трудности пути. Единственным местом, где татары могли найти приют и дружелюбие, были русские княжества, с которыми ревнители древних традиций (многие из них родились от смешанных браков) связали полвека совместной жизни. Так появились на Руси…»
Аксаков, Алябьев, Апраксин, Аракчеев, Арсеньев, Ахматов, Бабичев, Балашов, Баранов, Басманов, Батурин, Бекетов, Бердяев, Бибиков, Бильбасов, Бичурин, Бабарыкин, Булгаков, Бунин, Бурцев, Бутурлин,Бухарин, Вельяминов, Гоголь, Годунов, Горчаков, Горшков, Державин, Епанчин, Ермолаев, Ермаков, Измайлов, Кантемиров, Карамазов, Карамзин, Кареевский, Корсаков, Кочубей, Кропоткин, Куракин, Курбатов, Милюков, Мичурин, Рахманинов, Салтыков, Строганов, Таганцев, Талызин, Танеев, Татищев, Тимашев, Тимирязев, Третьяков, Тургенев, Турчанинов, Тютчев, Оваров, Урусов, Ушаков, Ханыков, Чаадаев, Шаховской, Шереметьев, Шишков, Юсупов».
«Этот перечень лишь отчасти отражает тот размах, который приобрела русско-татарская метисация». У Л.Н. Гумилева в вышеперечисленном списке подразумеваются известные фамилии тюркоязычных наций: аланы, черкесы, ногайцы, буртасы, башкиры, булгары, сибирские и прибайкальские татары и другие.
Известно, что в составе войск Золотой Орды были тюркоязычные воины многих национальностей, которые до принятия веры ислама или христианства, поклонялись более древней религии – удобной в походной жизни воина, у которого нет церквей, мечетей, а есть лишь Небо над головой.
Вера в голубое Небо (Вечное Небо) и окружающую человека природу называется Тенгрианством. Дух неба – Тенгре – получил персидское название Хода-Ходай (Бог) и в последствии отождествлялся с мусульманским Аллахом.
Никакая религия втечение тысячелетия не изгладила из памяти бога Худо. До сих пор у тюркоязычных народов Поволжья, в Казахстане и Узбекистане (может быть, и в других регионах), не изгладились из памяти мусульман следы культа Тенгре.
Мусульмане повседневно упоминают Худо-Худай (Бог Неба).
В старых татарских селах Поволжья и Пензенской области сохранился (несмотря на ислам) дух неба Тенгре, древняя религия тюрков, где до сих пор произносят вместо Аллаха Ходай (Бог):
«И Ходайм – на Тебя одна надежда!»
«Ходай разрешит – приду!»
«Ай Ходайм – только одному Тебе я верю.»
В Узбекистане, где много тюркоязычных народностей, Худо – отождествляется с мусульманским Аллахом, и очень часто в разговорах произносят: «О Худо!», «Чтобы тебя побил Худо!», или же – «Пусть меня накажет Худо, если я …», и так далее.
Перед Всевышним Творцом все люди одинаковы, к какой бы нации они не принадлежали, и какой бы религии они не поклонялись, и заставлять их поклоняться иному Богу – значит подталкивать к сопротивлению. Так случилось и с указом Петра I «… о принудительной христианизации на Руси», он вызвал массовое недовольство некрещенных поданных царя, этот указ продолжал оставаться в силе и после смерти Петра.
При императрице Елизавете Петровне, дочери Петра I, в 1755-56 годах, произошло крупное восстание, возглавленное муллой Батырши (мулла Абдулла Алаев, 1710-1762 годы). В результате восстания вышел указ Елизаветы Петровны о разрешении строить мечети и создавать при них мусульманские школы. Указ был издан в 1756 году, начиная с этого года башкиры, татары постепенно обретали экономическую и правовую свободу.
В 1763 году служилым татарам было разрешено заявлять о своем капитале с правом торговли по всей России, с этих пор вновь возродилось татарское купечество, многие из татарского сословия стали купцами и промышленниками, надеясь на судьбу и лояльность царских чиновников.
В 1764 году были ликвидированы миссионерские конторы по делам новокрещеных.
В 1773 году вышел закон о веротерпимости в отношении всех вероисповеданий, запрещающий православному духовенству вмешиваться в дела других конфессий. В 1784 году вышел указ, согласно которому все мусульмане, имеющие благородное происхождение и доказавшие свою преданность империи, могли быть приравнены к русскому дворянству в правительственных привилегиях.
С целью подтверждения своего дворянского происхождения, из села Средний Елюзань обратились в Саратовское наместническое правление, а с образованием Саратовской Губернии – в Дворянское собрание: Агишевы, Багдаловы, Байгулдины, Бахтеевы, Бахтигозины, Бибарсовы, Бикмаевы, Дашкины, Дебердеевы, Дулатовы, Карамшины, Надыршины, Тугушевы, Уразовы, Ханбековы, Якуповы.
Согласно исследованиям Марданова Р.Т. и Китаевой Н.Б., в 1839 году (через 153 года со дня основания мурзами села Средний Елюзань) в селе проживали 2003 жителя обоего пола, дворов было – 331, а в 1859 году в селе остались 1798 жителей и 287 дворов, то есть за 20 лет население села уменьшилось на 305 человек и количество дворов на 44. Это связано, прежде всего, с кабальными условиями, созданными русскими помещиками, купившими земли и лесные угодья вокруг села.
«Захват татарских земель принял особенно большие размеры в период Генерального межевания (конец XVIII- начало XIX в.). Произвол русских помещиков, чиновников, захват земель под всяким предлогом у зажиточных крестьян серьезно ухудшили положение Елюзанцев».
К этому времени окрестные лесные угодья принадлежали помещику Жедренскому, собственнику нескольких русских сел, и в случае пожаров в селе, строительный материал для восстановления жилья погорельца приходилось отрабатывать на барщине, или же покидать родные места.
Согласно «Сведениям о населенных пунктах Саратовской губернии за 1902 год, по Кузнецкому уезду» – по данным Губернского статистического комитета в селе Средний Елюзань было 529 дворов, 3252 человека, из них мужского пола – 1633, женского – 1619, 4 мечети, 2 мельницы, 3 школы.
К началу ХХ века, потомки первых переселенцев из татарских мурз; Агишевы, Бахтеевы, Бибарсовы, Бикмаевы, Дашкины, Дебердеевы, Дулатовы, Багдаловы, Тугушевы, Якуповы остались верны своей малой родине. К началу 1918 года, в селе Средний Елюзань проживало 4 тысячи жителей, было 4 действующих мечети – школы, в которых учились мальчики от 8 до 14 лет, при этом мектебом (школой) по совместительству руководил (без оплаты) мулла мечети, девочки обучались в доме муллы у его супруги. По инициативе Хафиз муллы Бахтеева в 1910 году в селе было создано медресе – среднее учебное заведение.
Хафиз мулла Бахтеев (мой дед по материнской линии), с лета 1918 года отказавшийся от своей земли в пользу бедноты, становится членом комитета бедноты, а позднее – осенью этого же года – был смертельно ранен ночью выстрелом в оконный проем собственного дома. Его срочно отвезли в больницу в 25 верстах от села в деревне Русская Камешкарь, где он, не приходя в сознание умер.
От Хафиз муллы сиротами остались пятеро детей, среди которых была и моя мать, и будущий первый профессор села Фатих Хафизович Бахтеев, ученый биолог, ученик и соратник академика В.И.Вавилова.
После смерти Хафиз муллы мою будущую мать взял на воспитание и удочерил Каюм мулла Бахтеев, близкий родственник Хафиз-муллы.
В образованной семье Каюм муллы моя мать от бабушки получила достойное по тем временам образование, которое в дальнейшем пригодилось, вскоре в семье родился сын муллы и нарекли его Рифкатом.
Рифкат Каюмович Бахтеев и более полутысячи сельчан были мобилизованы на фронт в Великую Отечественную войну, из них 252 воина погибли, среди них из потомков мурз рода Дулатовых Бахтеевы – 7 воинов, Дулатовы – 7 воинов и Якуповы – 11 воинов.
Рифкат Каюмович Бахтеев вернулся с фронта без ноги и в послевоенное время долго работал разъездным почтальоном – возил почту со станции Чаадаевка в Нижний и Средний Елюзань на почтовой бричке, в настоящее время сын Рифката Каюмовича Али со своей семьей проживают в том же дворе, где в свое время жил его дед, Каюм мулла. Али в Советский период работал механиком МТС. В настоящее время в селе Средний Елюзань проживают более 9 тысяч человек, две средние школы. Участковая больница, поликлиника, 8 мечетей.

Село Средний Елюзань расположено в 7 км от магистральной дороги Пенза – Кузнецк. В семье моего деда – купца и фабриканта Юсупа Якуповича Дулатова – в 1885 году родился мой отец Аюп, которого нарекли в честь пророка Иова, что означает на арабском – «преследуемый».
Второму сыну дали имя Муся – «Муса пророк». В 1900 году в семье появился третий сын Исхак, что означает «он засмеется». Четвертым ребенком в семье была дочь Марьям, что означает «любимая».
Пятому ребенку в семье дали имя Ахмад – по-арабски «прославленный».
Если в середине XIX века в Елюзани самым известным и богатым купцом был Абдрашит Баишев, то в начале ХХ века в селе Средний Елюзань богатейшей семьей купцов и фабрикантов была семья Юсупа Дулатова, пока не нагрянула революция 1917 году. После Октябрьской революции в России власть захватила партия большевиков во главе с Лениным. Власть захватили, а управлять страной некому, кроме болтунов на митингах. Чтобы как-то скрыть свою беспомощность лидеры большевиков объявили режим диктатуры пролетариата, обещая рабочему классу и бедным крестьянам рай земной и свободу.
«Диктатура» – от латинского – неограниченная власть, – она была у царя, только у него одного, он как-то сначала справлялся, а теперь диктатура у миллионов людей, попросту это надо понимать: ты хозяин – делай все, что захочешь, т.е. беспредел, бандитизм, грабеж, убийства…
Всем известно, отобрать силой легче, чем заработать трудом и умом, а нечистоплотные политики, используя массы народа для достижения своей корыстной цели, своим грязным языком и пером могут все хорошее в жизни превратить в плохое и наоборот. Результат от грязной политики после Октябрьской революции, от кучки карьеристов – Гражданская война, унесшая более 20 миллионов невинных людей. Но еще до официальной Гражданской войны повсеместно начали отбирать силой заводы, фабрики, земли, а затем дома, квартиры, урожай зерновых культур, имущество и дошли до последней коровы у бедных старушек.
У Юсупа Дулатова и его семьи в начале 1918 года отобрали (выращенный им) лесной массив площадью более 1 тысячи гектар, где была одна караулка с одним двором, в котором жили семья лесника и 4 охранника.
Отобрали 2 общественные мельницы, которые арендовал Муся Дулатов, и его суконную фабрику. Отобрали усадьбу, в которой проживала большая семья Дулатовых – двухэтажный дом с магазинами на первом этаже. В помещениях обширного дома были размещены партийная и комсомольская ячейки, средняя школа, изба-читальня, сельсовет и магазин кооперативной торговли.
Кирпичный склад был переоборудован в народный дом, то есть в клуб на 250 мест.
Согласно документам – в Среднем Елюзани было около 500 крестьянских хозяйств, из них около 100 зажиточных самостоятельных, имеющих по 2-3 рабочие лошади, с хорошим сельхозинвентарем. Бедняков было около 20 процентов от общего числа хозяйств села.
«Эти двадцать процентов не работали и не работают ни при какой системе: ни при царе, ни при социализме, ни при рыночных условиях…» .

Аюп Юсупович Дулатов 1885 года рождения после окончания учебы (сначала окончил гимназию, затем получил высшее образование) помогал своему отцу в доставке первичного сырья для суконной фабрики. В качестве купца совершал поездки в Казахстан, в частности, на Семипалатинскую торговую ярмарку, в Среднюю Азию и Калмыкию, где оптом закупал необработанную овечью шерсть.
В связи с разъездами не успел жениться. В 1914 году началась Первая мировая война, должен был уйти на фронт, но по образованию воспользовался отсрочкой до 1915 года.
В начале 1915 года Аюпа мурзу мобилизовали на фронт как и 16 миллионов россиян возрастом до 45 лет.
«Из 59 независимых государств в Первой мировой войне участвовали 34, 980 миллионов душ. Россия послала на фронт до 16 миллионов человек, то есть около половины всех трудоспособных мужчин. Потери, понесенные в войне – 28 процентов боевых потерь, 27 процентов санитарных потерь и 3,5 миллиона пленными».
Согласно повестке в Кузнецкий призывной пункт Аюп Дулатов прибыл в указанный срок, как полагается казачьему чину в полном снаряжении и форме, верхом на своем коне, вместе с ним прибыли и другие конники из трех татарских сел Елюзанщины, пешие призывники направились на железнодорожную станцию Чаадаевка.
Из Кузнецка призывников эшелоном отправили в Самару. В Самаре сформировали казачий конный полк, Аюпа определили в штаб полка, а полк загрузили в телячьи вагоны и эшелоном направили через Саратов и Царицын на Кавказский фронт против Турецкой армии, которая присоединилась к Антанте, на стороне Пруссии.
В марте 1917 года после Февральской революции и отречения Николая II от престола верные присяге царю офицеры и казаки были в растерянности, в частях появились листовки, агитаторы, происходили митинги, начался «раскол умов».

Снимок 1916 г. Г.Москва
Аюп сын мурзы Юсупа Дулатова. Дворянин. (1885-1945г.)
Участник первой мировой войны (1919-1917 годы), и Гражданской войны (1919-1920 годы), в рядах 1-й конармии, 2й добровольческий казачий корпус.
Награжден именным оружием. Участник битв за Царицин, Перекоп, Новочеркасск, Ростов-на-Дону. Инвалид Гражданской войны. В 1929г. раскулачен.

Из командного состава одни остались верными царю, другие временному правительству, казачьи чины выжидали, а некоторые под покровом ночи покидали свои эскадроны, уходили в свои хутора.
Аюп Дулатов, сговорившись со своими сельчанами, направился к командиру полка и доложил ему, что он и его товарищи два года как призвались на фронт и дали присягу царю, дальнейшее служение не имеет смысла, поэтому он и его односельчане решили покинуть часть и направиться своим ходом к своим семьям, тем более, сейчас на фронте затишье. На что командир ответил:
– Делайте что хотите, но я вас не имею права отпускать, из уважения к Вам, господин мурза, оформляйте отпуск на себя и на своих товарищей и езжайте с богом.
Елюзанцы, оформив дорожные документы, покинули Екатеринодар и через степи и поля направились в сторону Царицына, а дальше вдоль реки Дон и ее левого притока реки Медведицы, через 10 дней прибыли в родные края.
Через два годам (так и не женившегося), в январе 1919 года, Аюпа Дулатова на основании теперь уже приказа Революционного Военного Совета Приволжского военного округа мобилизовали в ряды Красной армии. Согласно повестке необходимо было явиться в сборный пункт города Кузнецка, иметь при себе справку из сельсовета, боевого коня с полным снаряжением, двухдневное довольствие и оружие, если оное имеется. Это для тех, кого призвали в кавалерию.
Из деревенской бедноты формировали стрелковые части, для них сборным пунктом была ж/д станция Чаадаевка, в 12 км от Средний Елюзани.
Среди призывников в кавалерию были добровольцы, в частности, племянник Аюпа Хосян Мусинович Дулатов (дальнейшая биография мне не известна). В назначенное повесткой время, все вовремя прибыли в сборный пункт Кузнецкого уезда, оттуда призывников эшелоном отправили в Самару, где был сформирован кавалерийский полк.
Кавалерийский полк эшелоном был направлен в Царицын (Волгоград), где Красная Армия оборонялась от натиска белоказачьих войск генерала Корнилова. Кавалерийский полк разгрузился на вокзале города Царицына и влился в состав десятой армии, которой командовал А.И.Егоров (будущий маршал), до Егорова десятой армией командовали Сталин и Ворошилов.
Пополнение защитников Царицына, прибывшее из Самары, в рядах которого был и сотник Аюп Дулатов, влилось в кавалерийскую бригаду, которой командовал С.М.Будённый. В составе бригады сотня Аюпа Дулатова, преследуя белоказачьи отряды генерала Краснова, дошла до Крымского полуострова, и в марте 1919 года кавалерийская бригада Буденного штурмом взяла Перекопский перешеек (полоса суши, соединяющая Крымский полуостров с материком).
В ноябре 1919 года кавалерийский корпус Буденного, в котором одним из эскадронов командовал Аюп Дулатов, преследуя казачьи корпуса генералов Мамонтова и Шкуру, освободил от белогвардейцев город Воронеж.
9 января 1920 года при освобождении города Ростова-на-Дону от Деникина, во время форсирования кавалеристами первой конной армии под командованием Семена Буденного, реки Аксай пулеметной очередью противника был ранен командир эскадрона Аюп Дулатов, а конь под ним был убит.
После ранения в ногу и лечения в полевом лазарете, он был отправлен санитарным поездом поближе к дому – в Саратовский госпиталь.
За храбрость в боях против белогвардейцев командующий первой конной армией был награжден именной шашкой и именным автоматическим восьмизарядным пистолетом – парабеллумом. Перед выпиской из госпиталя, организовали прощальный ужин, товарищи по оружию, попросили Аюпа Юсуповича сыграть на гармошке и исполнить народные татарские песни, раненные бойцы ему подпевали, так они устроили веселые проводы товарищу.
На другое утро Аюп Юсупович должен был получить соответствующие документы, в том числе и справку об инвалидности, и покинуть госпиталь. Накануне за ним приехали его отец и сопровождающие его сельчане, но утром его арестовали сотрудники армейской ВЧК (Всероссийская Чрезвычайная комиссия), выяснилось, что на Аюпа Дулатова в армейскую комиссию поступило анонимное заявление о том, что он во время прощального ужина пел песни на татарском языке, содержащие контрреволюционные призывы.
Пока вели расследование, Аюп содержался в изоляторе ЧК, и лишь на третий день после выяснения всех обстоятельств его освободили, вернув именное оружие. Переволновавшийся за эти три дня родитель, когда отъехали на значительное расстояние от Саратова, сказал сыну:
– Все, хватит, приедем в село и сразу же готовимся к свадьбе, пока не вляпался еще куда-нибудь, и пожалуйста без возражений, тебе уже 35 лет стукнуло, а семьи до сих пор нет.
Весной 1920 года, Аюп Юсупович сыграл свадьбу, женился на приметившейся ему девушке, и в 1923 году, в семье родилась долгожданная дочь, которую нарекли Хавва (Ева).
В 1921 году по решению 10 съезда РКП(б) от 16 марта 1921 года от «военного коммунизма» перешли к новой экономической политике (НЭПу).
Аюп Юсупович одним из первых, пользуясь былыми заслугами в гражданскую войну, взял в аренду у государства раннее отнятые у его семьи кирпичный склад с подвалом и флигелем. В помещении флигеля оборудовали продовольственный магазин.
Склад с флигелем был построен из обожжённого красного кирпича без штукатурки, мог выдержать любые пожары, в складе хранили зерно, муку, размер склада по памяти где-то 20 на 5 метров. Склад и магазин, в целях противопожарной безопасности находились на окраине села, при въезде со стороны железнодорожной станции Чаадаевка. Складское помещение было огорожено со всех сторон забором и представляло собой обширный квадратный двор.
До конца 50-х годов 20 века кирпичных построек не было во всей округе, при строительстве складского помещения, красный кирпич телегами завозили за 50 км от села из города Кузнецка.
По рассказам старожилов села, общественный склад для хранения зерна в свое время был крайне необходим. Кроме кирпичного склада Аюп Юсупович взял в аренду у государства более 500 гектаров бесхозной земли некогда бывшей лесным массивом (в 3-х км от села), расположенной за речкой Елюзань, построил караулку, нанял лесника и четырех сторожей, чтобы восстановить первоначальный вид лесного массива, организовал посадку саженцев на всей площади арендованной земли.
Так в период новой экономической политики с 1921 по 1929 год Аюп Дулатов занимался предпринимательской деятельностью: снабжал села продовольственными и потребительскими товарами, раз в год на международной ярмарке в Семипалатинске закупал скакунов, селекционных лошадей и домашних животных.
В 1925 году в семье Аюпа Дулатова на свет появилась вторая дочь Марьям.
В 1927 году от эпидемии тифа умерла жена Аюпа Юсуповича, у него на попечении няньки остались двое малолетних детей. К этому периоду отец его вместе с матерью и сестрой уже проживали в городе Кузнецке.
В начале 1929 года Аюп Юсупович вторично женился на двадцатидвухлетней – Рукие Каюмовне (Хафизовне) Бахтеевой, которая воспитывалась в семье Каюм муллы Бахтеева.
К концу 1929 года до тружеников села Средний Елюзань дошла очередь выполнять решения правящей партии во главе со Сталиным, взявшей курс на коллективизацию сельского хозяйства (в принудительном порядке). Так рассчитывали обеспечить страну сельхозпродуктами, все земли закрепить за государством и навсегда похоронить главный лозунг партии большевиков: «Фабрики и заводы – рабочим, земля – крестьянам!».
Кучка карьеристов разных мастей, от разных партий, называя себя революционерами (в принципе, эта та часть общества, которая не хотела честно работать, а хотели много иметь (аналог бандитов)), взбаламутила народные массы, обманом захватила власть и долго еще устраивала всякие политические интриги и опыты, где подопытными кроликами были простые работяги.
Только в гражданской войне (1918 – 1920гг.) и в подавлении крестьянских восстаний против новых угнетателей за «светлое будущее» погибло около 20 миллионов ни в чем неповинных людей.
В конце 30-х годов в период организации колхозов в Среднем Елюзани было более 500 крестьянских хозяйств, из них бедняков было около половины, которые за 12 лет – после Октябрьской революции – получив одинаковые со всеми наделы земли, не нажили ничего, даже собственной рабочей лошадки, тогда как у другой половины хозяйств имелись по 2-3 рабочие лошади, но все они подпадали под графу – кулаки.

Cнимок 1923 г.
Аул Средний Елюзань
Дулатов Аюп с дочерью Хаввой и молодой супругой.

Аюп Дулатов своей пахотной земли не имел, зато имел выращенный лесной массив, который начал понемногу приносить доходы, возвращая средства, затраченные на его выращивание. Кроме того, предпринимательская деятельность, несмотря на высокие налоги, тоже приносила семье значительные средства. На территории усадьбы он построил; обширный дом с залом и гостиной, конюшню, где содержал скаковых лошадей, в общем, жил зажиточно, поэтому был одним из первых в селе кандидатов в список по раскулачиванию. Одним из тех, кто отказывался от коллективизации был и Аюп Дулатов, он открыто возмущался беспределом местных властей, что, видимо, дошло до уездного начальства, и предрешила его судьбу, его семья была включена в секретный список на выселение за пределы места проживания с конфискацией имущества, с лишением всех прав, с отправкой на тяжелые принудительные работы. Несмотря на боевые заслуги и статус инвалида Гражданской войны. О том, что Аюп Дулатов вместе с беременной женой и двумя малолетними детьми, в скором времени подлежит высылке из села, он узнал от доверенного лица, тайно посланного его отцом из уездного города (секреты во все времена имели свои цены).
В своем письме, адресованном сыну, Юсуп Дулатов советует как можно быстрее завершить свои дела в селе, рассчитаться с долгами, если они есть, семью пристроить к родственникам, имущество продать, раздать, оповестить еще две семьи, которые подлежат высылке, письмо сжечь. С доверенным человеком отправить к нему двух лучших скакунов (лошади пригодятся для пользы дела) тайно среди ночи покинуть село.
– Твой брат живет и работает в городе Андижане, если ты направишься в Узбекистан, то выбери другой город, который тебе известен, с братом пока не встречайся, связь со мной и с братом держи только через доверенных лиц.

Брат Аюпа Юсуповича Исхак Юсупович (1900-1962 гг.) по специальности финансист после окончания высшего учебного заведения, сначала работал и помогал отцу, женился, в 1929 году был направлен на работу в распоряжение в Министерство финансов Узбекской ССР, а министерство направило его в город Андижан банковским работником. В 1931 году в семье Исхака Юсуповича на свет появилось вторая дочь Раиса (Зоя и Раиса после окончания высших учебных заведений в Ташкенте, всю жизнь работали на преподавательской работе).
В 1934 году Исхака Юсуповича перевели на работу в Кашкадарьинскую область – в финансовое управление облисполкома, сначала начальником отдела, а затем начальником управления. За заслуги перед Отечеством он был награжден двумя орденами; «Трудового Красного Знамени» и «Знак почета», и многими медалями. В 1936 году в семье Исхака Юсуповича и тети Камар (из рода мурз; Дулатовых-Дебердиевых), родился сын Фарид, погибший в расцвете сил в автокатастрофе.
Прочитав письмо отца, Аюп Юсупович узнал, что на него и его семью надвигается катастрофа, для смягчения удара он многое успел предпринять и после некоторого раздумья принял окончательное решение: переговорил с супругой, чтобы она вела (как ни в чем не бывало) домашние дела, и лишь при появлении в селе чиновников и отряда по ликвидации кулачества перебралась жить к родственникам, а сам занялся неотложными делами.
После завершения всех дел в селе он объявил ближайшему окружению, что на недельку уезжает за товаром, и на следующий день, еще до рассвета, со своим работником – дальним родственником из бедной семьи Юниром – верхом отправились в город Кузнецк.
В Кузнецке Аюп Юсупович встретился с родителями, проговорив всю ночь с отцом о дальнейших планах, Аюп Юсупович с Юниром на рассвете выехали из Кузнецка в Сызрань, в Сызрани, оставив лошадей на попечении знакомой семьи, на пассажирском поезде, через Самару-Оренбург и Казахстан отбыли в Ташкент.
Прямо с вокзального перрона путники направились к билетным кассам, приобрели билеты на поезд Ташкент-Термез, который отходил на другой день утром. В Узбекистане Аюп Юсупович бывал и раньше, по поручению своего отца объездил некоторые районы Бухарской и Кашкадарьинской областей, где наиболее развито овцеводство, в этих районах у заготовителей покупал и обменивал необработанную шерсть на сукно. Особенно удачные сделки были в Кашкадарьинском регионе, где в предгорных районах выращивали курдючных овец гиссарской породы; бараны этих пород достигали веса 130-140 кг, а овцы до 90 кг, с каждой овцы настригали от 1 до 1,6 кг шерсти.

1957 год, г. Карши
Дулатов Исхак Юсупович с внуком – Анваром
1900-1962 гг.

1961 год, г. Карши
Слева направо: Дулатова Камар, внук Анвар, Дулатова Раиса

Купив билеты на поезд, с центрального входа здания вокзала путешественники вышли на огромную площадь, на которой стояли в ожидании пассажиров одноконные экипажи. Через площадь за трамвайной линией была круглосуточная чайхана, куда и направились, Аюп Юсупович, одетый в буденновскую форму: длинная суконная шинель, подпоясанная кожаным ремнем, на голове «будёновка», которую можно носить в любое время года, и Юнир, одетый в чисто татарскую национальную одежду. У входа их встретил чайханщик, договорились с ним не торгуясь. Хозяин пригласил, указав на почетное место в углу помещения напротив входа, над которым возвышалась пристройка в виде топчана с приставленной к ней лестницей, где свободно можно отдохнуть нескольким человекам.
Вдоль стен чайханы сколочены широкие нары из толстых досок около 50 см от глиняного пола, поверх толстых досок аккуратно постелены шерстяные домотканые разноцветные толстые ковры. Посередине помещения – проход к огромному медному самовару, за самоваром огороженные перегородкой два служебных помещения с выходом во двор, дворик расположен на берегу арыка Салар.
Не успели наши путники как следует расположиться, как к ним подбежал мальчик с медным кунганом в руках, наполненным водой, и накинутым на плечи полотенцем. Аюп Юсупович и Юнир поочередно освежились, пока они умывались, были аккуратно постелены поверх ковров две курпачи . Путники стали ждать, когда принесут чай, и разглядывать посетителей чайханы. Народу было много, семейные с детьми отдыхали отдельно, расположившись у стены, спали мужчины, видимо, намаявшись в дороге, сидели отдельными кучками ближе к самовару и, попивая чай, вели «гапы» беседы, обменивались новостями, не обращая ни на кого внимания. В чайхане одновременно может разместиться более ста человек, посетитель после обязательного чая может выбрать место и прилечь на отдых, заранее договорившись с чайханщиком.
Привокзальные чайханы заменяли и гостиницу, и столовую. Можно было по средствам заказать любую еду, а если по каким-то причинам у посетителя хватало денег только на чайник чая, то чайханщик мог и от себя накормить посетителя, как того требует узбекское гостеприимство.
Вскоре подошел чайханщик с широким подносом в руках, на котором кроме плиточного китайского чая, была горячая лепешка и восточные сладости: парварда, кишмиш с колотыми грецкими орехами.
Пожелав приятного аппетита, чайханщик спросил:
– Чего еще пожелаете? Есть шурпа из свежей баранины, можно заказать плов, шашлык, лагман, самсу!
– Пока только две порции шурпы, а там видно будет! – ответил Аюп Юсупович.
Подкрепившись и немного отдохнув с дороги, решили зайти в парикмахерскую, что находится в здании вокзала, подозвали чайханщика, рассчитались с ним и попросили присмотреть за вещами, чайханщик заверил, что все будет в сохранности, и действительно, в чайхане ничего не пропадает не потому, что за всем здесь следят, а потому, что воровство в Узбекистане опасное занятие: какой рукой украл – той кисти и лишился. На всю жизнь останешься меченым вором. Тем более чайхана находится под наблюдением работников внутренних дел, об этом знают вокзальные воришки, туда путь им закрыт.
Выйдя из чайханы, наши путники направились в красивое одноэтажное здание вокзала.
Подождав своей очереди к парикмахерам, Аюп Юсупович и Юнир привели себя в надлежащий вид, после чего направились к трамвайной остановке на другой стороне привокзальной площади.
Долго ждать не пришлось, подъехал трамвай, и наши путники сели на свободные места.
Юнир впервые ехал в трамвае, но сделал вид, что ему это не ново, хотя разбирало любопытство.
Проехали мост через Салар, остановки Госпитальную, Саперный батальон, Туркменский базар, Константиновский дворец, проехали мост через Анхор и на остановке Урда вышли из трамвая, трамвай же двинулся дальше по старому городу до конечной остановки Эски-Жува.
Аюп Юсупович с Юниром, пройдя к мосту канала Анхор, постояли некоторое время, любуясь полноводным, чистым, отдающим голубизной, водным потоком.
Вверх по течению на правом берегу, возвышалось в тени деревьев глинобитное строение махалли Кашгар, туда вела узкая пыльная дорога, начинающаяся прямо от поворота трамвайной линии.
Вдоволь налюбовавшись, по откосу путники спустились к левому берегу, пройдя под тенью плакучих ив, где почти под каждым деревом были скамейки. Прогуливаясь по зоне отдыха горожан, поднялись по склону к трамвайной динии напротив красивейшего дворца, возведенного опальным братцем царя Николая II, перешли трамвайную линию и по улице Карла Маркса прошлись по магазинам, бывшим купеческим рядам. Там Аюп Юсупович купил подарки нужным людям, с помощью которых надеялся найти приют и работу на новом месте, прошли до сквера Революции; где в давние времена происходили международные ярмарки, на которые стекались и расходились всевозможные товары по семи направлениям: Из Китая через Ферганскую долину (Великий шелковый путь), через Чимкент в Сибирь, через Туркестан на Урал, через Самарканд в Согдиану, Мавераннахра, Бактрию, Бухару и Хорезм. И в настоящее время от сквера веером расходятся дороги в семи направлениях.
Аюп Юсупович и Юнир немного отдохнули, присев на скамеечку, установленную в тени многовековой чинары, потом прошлись по скверу, по парку отдыха, наняли извозчика, который довез их до привокзальной чайханы и с гиканьем, довольный, умчался дальше…
Переночевав в чайхане, на следующий день ранним утром Аюп Юсупович со своим спутником, сели в поезд, отъезжающий в Бек-Буди – областной центр Кашка-Дарьи. Поезд часто останавливался; дольше всего стоял в столице Узбекистана Самарканде (Ташкент стал столицей в 1930 году), и на станции Новая Бухара, где паровоз от головного вагона прицепляли к хвостовому, и всем пассажирам казалось, как будто они едут обратно в Ташкент, а на самом деле поезд ехал по другому железнодорожному пути в сторону Бек-Буди (с 1937 года город Карши).

Через сутки после отъезда из Ташкента пассажирский поезд прибыл на станцию Бек-Буди, выйдя на перрон, Аюп Юсупович направился в здание железнодорожного вокзала.
Вокзал был построен до Октябрьской революции, с учетом местной архитектуры Востока и жаркого климата. Стены здания как снаружи, так и внутри выложены крупным декоративно оформленным бутовым камнем, толщина стен около 80 см, что позволяет в самые жаркие месяцы внутри здания чувствовать приятную прохладу. В центре здания – четырехайванная композиция, сочетающаяся с порталами и замкнутым кубом, увенчанным сводчатым синим куполом, диаметром четыре метра и пристроенными к боковым порталам куба залы ожидания со стрельчатыми окнами. Внутри здания кроме женского и мужского залов ожидания, расположены комната начальника станции, комната дежурного по вокзалу, касса для продажи железнодорожных билетов. Купив в кассе билеты до станции Яккобаг, на поезд – через час отправляющийся в сторону города Шахрисабз, наши путники вышли на привокзальную площадь. Здесь Аюп Юсупович залюбовался мастерски подогнанными, гладко отшлифованными речными камнями разной конфигурации размером от 15 до 25 см, аккуратно установленными где ребром, где и плашмя, радугой переливавшимися на солнце.
От центра площади шла мощенная дорога, шириной около пяти метров, так, чтобы могли две арбы разъехаться.
Юнир ни к кому не обращаясь спросил:
– А куда эта каменная дорога ведет?
Рядом стоящий попутчик, видимо из местных жителей, поняв вопрос, произнесенный на татарском языке ответил по-узбекски:
– Эта каменная дорога в 7 км. ведет до центра города, такая же дорога от станции Китоб до города Шахрисабз.
На площади в ожидании клиентов стояли извозчики с арбами и фаэтонами, а справа и слева, откуда отходят грунтовые дороги, толклись резвые подростки со своими гужевым транспортом, зазывая клиентов в близлежащие кишлаки.
Аюп Юсупович с Юниром пошли в чайхану, – которая расположилась в углу между площадью и каменной дорогой, заказали черный чай и в ожидании заказа стали изучать восточные достопримечательности. Наконец, разносчик принес горячую лепешку, восточные сладости, чайник чая и две пиалушки. Не спеша, попивая чай, путешественники поджидали свой поезд.
Точно по расписанию пассажирский поезд Бек-Буди – Китаб отправился в путь. По пути следования поезд часто останавливаясь на каждом разъезде или у населенного пункта, а в районных центрах – Гузар и Камаши – стояли около часа, на стоянках закачивали воду.

Наконец протяжный гудок паровоза возвестил о приближении к станции Яккабог, пассажиры засуетились и потянулись к выходу, к выходу направились и наши путники. Выйдя на перрон, Аюп и Юнир отправились в здание вокзала. Построен он был, по тому же проекту, что и в Бек-Буди, Гузаре, Камаши и Китабе. Дулатов расспросил дежурного по вокзалу: где можно помыться, где расположена чайхана. У водонапорной башни наши путники смыли с лиц копоть от паровозной топки и через привокзальную площадь направились в чайхану в ста метрах от вокзала. Плотно поев, в чайхане Юнир остался отдыхать и охранять вещи, а Дулатов, поговорив с чайханщиком, отправился на колхозный базар. Базар был рядом, у входа стояло несколько торговок лепешками, а внутри базара, огороженного низким глиняным дувалом, не было ни навесов, ни прилавков, торговали с земли. Неподалеку от входа лежали горы арбузов, дынь, тыквы, укрытые от солнца чем попало, покупателей почти не было – не базарный день. Как позже выяснилось, в рабочее время праздношатающиеся, кроме приезжих, на станции редкость.
Поселок станции Яккабог (что в переводе означает одинокий фруктовый сад) – пустынный безводный перекресток между районными центрами Камаши – Шахрисабз и Яккабог – Чиракчи. А районный центр Яккабог расположен в предгорье Гиссаракского хребта на реке Кизил-дарья, в 15 км от станции. На территории станции, кроме здания вокзала, расположены средняя школа, заготпункт для зерновых культур двух районов, чайхана, универмаг и несколько десятков жилых домов бесплановой постройки. Население станции в основном занято обслугой: приемка – отправка, погрузка – разгрузка зерна и нефтепродуктов. Те, что живут ближе к вокзалу питьевую воду берут из крана водонапорной башни, кто живет подальше пользуется колодезной водой.
Через дорогу от базарной площади расположен просторный, по тем временам, универмаг, где почти не бывает покупателей.
– Чего желаете? – вежливо спросил продавец вошедшего Аюпа.
– Я только что с поезда и хочу кое-что у вас разузнать.
– А откуда ты будешь? – спросил по татарски продавец.
– Я приехал с Чаадаевского района, Кузнецкого округа – ответил Аюп Юсупович.
– Вот те на, оказывается мы земляки, я тоже из-под Кузнецка, из села Труева, а напарник мой из-под Симбирска. Здесь наших земляков много, особенно в райцентре Чиракчи, да и здесь на станции живут и работают несколько семей, кстати, на вокзале приемщиком работает из Нижней Елюзани Айса Фахрутдинов. Как только завмаг произнес это, Аюп Юсупович радостно воскликнул:
– Да его знаю, и не только знаю, мы с ним однополчане – воевали в первой Конной армии, спасибо вам, земляки, сама судьба меня к вам привела, – попрощавшись, поторопился к выходу Аюп.
Прихрамывая на одну ногу, опираясь на трость ручной работы, Аюп Юсупович направился на вокзал.
Складское помещение было пристроено к боковой стене здания вокзала, двухстворчатые ворота были открыты, внутри за столом сидел мужчина средних лет и что-то записывал в толстую тетрадь, щелкая счетами.
Стоя у входа в склад, Аюп Юсупович громко поздоровался, мужчина приподнял голову от стола и машинально ответил на приветствие, после чего, не веря своим глазам, воскликнул:
– Ба-а! Кого я вижу! Никак сам Аюп мурза с небес спустился и пожаловал к нам грешным, – с этими словами он быстро кинулся навстречу земляку. – Ну, здравствуй брат, сколько не виделись мы с тобою!?
– Ну, не так уж и много, всего каких-то пять лет, – уточнил Аюп Юсупович, – только прошу тебя, при разговоре не упоминай мой титул, я просто уполномоченный по заготовке сырья.
– Так здесь вокруг ни души, но в дальнейшем учту твое замечание, а сейчас с твоего разрешения, я закончу свой подсчет, и до прихода поезда из Китаба я в твоем распоряжении, только до конца работы я не имею права отлучаться. Мы с тобою до прибытия поезда вдоволь наговоримся, как же рад я, что вижу тебя в этом пустынном уголке, а ты пока возьми табуретку и молча покури свои папиросу, – продолжил он прерванную работу.
Закончив дела, Фахрутдинов встал из-за стола, подхватив табуретку подсел к гостю, и попросил его подробно рассказать о новостях в родных краях.
Аюп Юсупович рассказал о событиях, произошедших в Елюзанщине за последние годы, о том, что заставило его покинуть малую родину, ответил на вопросы о знакомых и родственниках Айсы.
Айса Фахрутдинов на 10 лет моложе Аюпа, которому в текущий момент исполнилось 44 года, они вместе призывались и воевали в составе первой Конной армии и были участниками боев при освобождении города Ростова от Деникинской Добровольческой армии в январе 1920 года.
После демобилизации из армии Айса возвратился в родную деревню – Нижнюю Елюзань, расположенную на берегу реки Сура, что в семи километрах от деревни Средняя Елюзань. Аюп Юсупович часто бывал там у друзей и родственников.
Пока земляки были заняты беседой, раздался приближающийся протяжный паровозный гудок, возвещающий о прибытии железнодорожного пассажирского состава, к головной части которого прицеплен товарно-почтовый вагон, куда Айса со склада должен был сдать груз для отправки в центр области. К складу подошли помощник приемщика и привокзальные грузчики с тележками.
Айса, обращаясь к земляку сказал:
– Подходи со своими вещами и с Юниром после отхода поезда, будете моими дорогими гостями в моем доме.
Аюп Дулатов направился к чайхане, и застал Юнира мирно беседующим с хозяином заведения.
– Юнир, собирайся – нам пора уходить. Обращаясь к хозяину чайханы, он поблагодарил его за теплый прием.
В ответ чайханщик, которого звали Хайрулло, взмолился:
– Аюп ака, прошу Вас, разрешите Юниру ака остаться в чайхане, он будет самым дорогим моим гостем, такой интересный собеседник, наизусть цитирует суры из священного Корана, он будет бесплатно жить у нас сколько пожелает.
– Ваше предложение меня устраивает, но на некоторое время он мне нужен.
Юниру около 40 лет, невысокого роста, широкоплечий, в народе о таких говорят: «пахать можно», сильно набожный, знает много поговорок, с юношеских лет служит в семье Дулатовых в основном конюхом. После печального события, когда его жена и ребенок погибли при массовом пожаре, охватившем почти всю деревню, он стал угрюм и нелюдим и сильно привязался к Аюпу Юсуповичу. Тут в чайхане его как будто прорвало – разговорился.
Отойдя от чайханы, Аюп Юсупович напомнил Юниру:
– Еще раз предупреждаю, лишнего не болтать, цель нашего приезда договориться о покупке оптовой партии грубой шерсти в районной заготовительной конторе, сколько времени на это потребуется, ты не знаешь, а то, что хозяин чайханы предложил тебе остановиться у него, это хорошо, так как мне придется несколько дней побывать в разъездах, встретиться с нужными людьми. А сейчас пойдем, познакомлю тебя с нашим земляком, я пока остановлюсь у него, ты же проводишь нас до его дома, а потом вернешься в чайхану, там по вечерам собираются завсегдатаи, от них можешь узнать много полезного: об обычаях местных жителей, новостях, базарных ценах, где что продают, где и в какие дни устраивают ярмарки.
– Я все понял.
– Хорошо, а сейчас – вон поезд отходит, идем к складу, где работает Айса.
Когда они подошли к складу, там были Айса и его помощник. Помощником оказался молодой человек, представившийся Хамидом. Одет он был в национальную одежду: тюбетейку, белую рубашку навыпуск подпоясанную «бельбогом» , на котором висел узбекский нож в кожаных ножнах, зафиксированный, чтобы случайно не выпал из ножен, деревянной затычкой. Ножи носили как национальную принадлежность все мужчины, достигшие совершеннолетия, если не на поясе, так за голенищем сапога или ичига.
После взаимных приветствий и расспросов о здоровье, самочувствии попрощались с Хамидом и вдоль железнодорожного полотна отправились в гости к Айсе. Юнир распрощался, несмотря на приглашение Айсы отужинать с ними, и ушел.
Айса широко открыл калитку, приглашая первым войти гостя, супруга хозяина дома встретила их у крыльца дома, как гостеприимная хозяйка пригласила войти в дом, и пропустив вперед мужчин, скрылась на кухне.
Оставив в комнате дорожные узлы Аюпа Юсуповича, мужчины вышли во дворик, умылись под висячим умывальником и вернулись в комнату, где уже был накрыт стол. Пока рассаживались, хозяйка вынесла из кухни на круглой керамической тарелке горкой наложенный узбекский плов. Аюп Юсупович с удивлением взглянул на Айсу.
– Я заранее, оповестил жену, что у нас будет гость из России, а уж она постаралась. Знакомьтесь, – Хадича, ну, остальное потом расскажу.
Хадича поставила на стол горячий плов, возвратилась на кухню и тут же вышла с бутылкой водки в руках. Айса подхватил бутылку, откупорил залитую сургучом пробку, разлил по пиалушкам и молвил:
– Первый тост, за нашего дорогого земляка Аюпа мурзу Дулатова, которого судьба послала именно к нам, за тебя Аюп-абзий , здоровья тебе и удачи!
– А, что же, Хадича не сядет с нами?
– Она стесняется, оставь ее, чай вместе попьем.
Хорошо подкрепившись и опорожнив бутылку, они вышли во дворик и присели на скамейку, Аюп Юсупович сразу взялся за свои папиросы, которые набивал сам. У него были запасные блоки с гильзами, табак и гильзонабиватель, набьёт с десяток папирос и носит с собой в портсигаре. Пока он курил (Айса был некурящим), Айса начал свой рассказ:
– Женились мы четыре месяца назад, еще до свадьбы мне на работе выделили этот маленький домик с сарайчиком и маленьким двориком, придется еще немало потрудиться, чтобы навести общий порядок.
Потом начались воспоминания.
Вспомнили про Гражданскую войну, события на Царицынском фронте, конный корпус С.Буденного, вспомнили январь 1920 года, наступление на город Ростов-на-Дону.
– Когда мы захватили город, из нашего эскадрона осталась в живых едва ли сотня, я в этом сражении получил несколько легких сабельных ранений. В твоем эскадроне осталось еще меньше кавалеристов, чем в нашем. Да-а, это была настоящая мясорубка, шли брат на брата. Спрашивается – чего мы добились? Лучшей жизни, а где она лучшая жизнь? Что было у нас и то потеряли. Там в Ростове порубили не только белогвардейцев, досталось и мирным гражданам, грабеж, насилие. Нас, раненых, отправили в лазарет, а оттуда – по домам, дома грабили свои же продналогом, помучился четыре года, бросил все и приехал в Узбекистан, сначала работал на железной дороге станции Бек-буди разнорабочим, год назад предложили работу на станции Яккабог – приемщиком на склад, вот так я оказался здесь. Работая приемщиком приходится общаться с разными людьми, когда они узнавали, что я воевал под командованием Семена Буденного, некоторые из них, обычно спокойные, гневно проклинали его, я стал собирать сведения и кое-что выяснил:
– Буденного с его конницей после разгрома Деникина, – в конце 1920 года направили в Бухару, для разгрома войск Эмира Бухарского, а так как в войсках Эмира служили в основном жители из Кашкадарьи, Буденный лавиной прошелся по этим местам и жестоко расправился с теми, кто встречался на его пути, загнав остаток войск Эмира в Гузарские, Камашинские, Яккабогские и Шахрисабзские горы. Воины Эмира носили такую же одежду, что и мирные жители, разве что с оружием – сабля, да трехлинейная винтовка системы Мосина, при отступлении выкинув оружие, и тебя не отличишь от мирного крестьянина, поэтому много пострадало мирных жителей этого края. Во многих чайханах на стене висит замызганный портрет Буденного, на которого из пиалки выливают остаток чая, не на пол, как обычно, а на портрет. Не все посетители это одобряют, но молчат. Я к чему это тебе рассказываю, а Аюп абзий, чтобы ты не надевал форму «буденновца», а то ненароком можешь получить пулю, тем более там, куда ты завтра собирался ехать. Там горы, а в горах скрываются те, которых власти называют басмачами, местные жители называют их патриотами, так как в основном это их дети, родственники, они никого не грабят, не чинят насилия над жителями окрестных кишлаков, они воюют против власти, против русских, которые под маской доброжелателей, хотят властвовать над их народом.
– Извини, заболтался, как выпью, так язык развязывается, и ты молчишь не перебиваешь меня.
– Я внимательно тебя слушаю, для меня все это ново.
– Так время уже позднее, я вижу ты устал, пора спать.
На другое утро Айса вместе с Аюпом Юсуповичем вышли из дома и направились в сторону вокзала, когда они подошли к складу – где работает Айса – там уже хозяйничал его помощник – Хамид.
Айса попросил Хамида, чтобы он помог Аюп ака добраться до районного центра Яккабог.
Хамид с удовольствием согласился. Собственно Хамид не был помощником приемщика склада, как его представил Айса, а был учеником, по просьбе родителей приставленным к приемщику, чтобы тот обучил его грамоте.
Аюп Юсупович в сопровождении Хамида предупредил Юнира о своем отъезде.
– Теперь Хамиджон, я в твоем распоряжении…
От чайханы они прошли мимо базара к перекрестку, от которого влево вела дорога к райцентру Чиракчи, а направо вела в районный центр Яккабог, который расположен от железнодорожной станции в 15 км.
Тут на перекрестке, Хамид договорился с арбакешем и представил ему Аюп Юсуповича. На арбе уже пристроилась одна семья с детьми из горного кишлака.
По приглашению арбакеша, Аюп Юсупович, уцепившись за верхний ободок правого колеса и наступив на поперечную деревянную спицу, устроился, свесив ноги рядом с арбакешем. Тронулись в путь, сначала медленным аллюром, а потом и галопом.
Через час достигли утопающего в зелени (несмотря на позднюю осень) районного центра, представляющего собой небольшой поселок, расположенный в предгорье Гиссарского хребта. Арбакеш довез их до местного крытого базара. Аюп Юсупович спросил у арбакеша, знает ли он Эргаша-полвана.
– Нет, я ведь не местный, я из кишлака Котонтепа, расположенного недалеко от станции, занимаюсь извозом, вожу клиентов то в Чиракчи, то в Шахрисабз, а сегодня вот вас привез сюда, если решитесь поехать обратно, я буду здесь.
– А если клиента не будет?
– Такого не бывает, хоть до перекрестка Камаши – Шахрисабз, всегда найдутся!
– В таком случае, спасибо, что довез, до свидания!
Аюп Юсупович отошел от арбы, постоял оглядываясь по сторонам и увидел сидящего у забора в тени ветвистого дерева продавца насвая , подошел к нему, поздоровался и спросил, не знает ли, уважаемый, Эргаша-полвана, и где его найти.
Тот молча взглянул на незнакомца, изучая его, опережая его ответ Аюп Юсупович добавил:
– Я его давний друг…
– Точно, я что-то припоминаю, кажется, раньше Вас видел, Вы курите папиросы, не правда ли?
– Пройдите вон по той улице, и за базаром Вы найдете место, где работает тот, кого Вы ищете.
Теперь, зная где найти своего знакомого, Аюп Юсупович решил пройтись по базару, по торговым рядам. Здесь в основном были одни мужчины, одетые в полосатые чапаны, подпоясанные бельбогом и естественно, с ножами, висевшими на левой стороне пояса, что выдавало – хозяин ножа правша, на голове у мужчин была чалма.
Изредка встречались приезжие женщины – из горных селений (в сопровождении мужчин), все они носили паранджу – старинная верхняя одежда в виде халата, накинутого на голову с двумя ложными рукавами, заменяющими карманы и чачван, укрывавший лицо черной густой сеткой, изготовленной из конского волоса, но чаще встречались женщины, живущие в райцентре, они тоже носили паранджу, но уже без чачвана, и при встрече с незнакомцем одной рукой прикрывали лицо краешком паранджи.
Немного побродив, ближе к обеду, Аюп Юсупович направился в заготконтору в надежде встретиться с Эргашем. Эргаш-полван, как его местные жители называют, действительно оказался здоровым и сильным выше среднего роста приятным мужчиной, как только Аюп вошел в кабинет, тот сразу узнал его, встал из-за стола и пошел навстречу, тепло и радостно обнялись по восточному обычаю, после чего пригласил присесть, расспросил о здоровье, ответил на встречные вопросы и потом сказал:
– Аюп ака, сейчас время обеда, я уже было собрался идти домой пообедать, к счастью, Вы пришли, сейчас пойдем ко мне домой, будете самым дорогим гостем, надо же, никак не ожидал, что встречусь с Вами еще когда-нибудь.
– Я тоже не думал, но времена меняются, а жизнь продолжается!
– Все, кончаем разговоры, если у Вас нет других планов, то пошли ко мне, я думаю, еще не забыл, где мое жилище?
– Нет, конечно, если по приезду сюда сразу к вам пришел.
– В таком случае, вперед!
Семья Эргаша-полвана жила в просторном доме, построенном в восточном стиле с айваном, открытым в сторону восхода солнца, с искусно нарезными подпирающими колоннами, изготовленными Шахрисабзскими мастерами из цельных стволов деревьев. Посреди двора хауз (пруд) с прозрачной родниковой водой, вокруг хауза растут белые тополя, создавая тень зеркально отражающуюся в хаузе и вокруг него.
Возле хауза широкий топчан, на котором в теплые дни и ночи отдыхают гости и сами хозяева. Ближе к хаузу вокруг растут кусты райхона (мята перечная), испуская успокаивающее благоухание.
Также во дворе – фруктовые деревья, гранат, виноград.
Супруга Эргаша и его дети радостно приветствовали желанного гостя, в свою очередь, Аюп Юсупович раздал детям гостинцы, по случаю купленные еще в Ташкенте.
Для узбекского народа гость в доме – это что-то священное, посланное Творцом, какое бы положение не было у узбека: бедный, состоятельный – он последнее выложит на достархан (скатерть), чтобы угодить гостю, и он остался бы довольным, оберегая его от любых дурных посягательств в его доме.
Хозяин дома пригласил гостя на почетное место на курпачах, расстеленных на топчане, а сам примостился напротив, произнес короткую молитву и после слова «Оминь» поприветствовал гостя – Хуш келибсиз (добро пожаловать), в это время дети, дожидавшиеся окончания молитвы, стояли у крыльца дома, кто с подносом в руках, кто с фарфоровым чайником, а младший с пиалками, после слова «Оминь», они подошли к отцу и передали поочередно в руки ему все, что принесли, отец поблагодарил их за усердие и велел идти к матери, помочь ей. Хозяин дома налил в одну пиалу чая, поднял крышку чайника и вылил содержимое пиалки в чайник и повторил это три раза, по местному этот способ размешивания называется «айлантр», что в переводе означает «закрути». Первую пиалу с чаем, в знак уважения преподнес гостю, после чая принесли горячую еду.
Молча поели, по окончанию трапезы поблагодарили Всевышнего, произнесли «Оминь», проведя обоими ладонями рук по лицу. Когда с достархана убрали, мужчины приступили к серьезному разговору. Аюп Юсупович откровенно рассказал о причинах, побудивших покинуть милый сердцу родной край, семью, родителей, родственников, друзей, рассказал о цели и планах своего приезда, если власти этому не помешают, хотя ничего противозаконного я не делал, наоборот, у меня есть заслуги в гражданской войне, я стал инвалидом, найду подходящую работу, останусь на постоянное жительство на станции Яккабог, когда все подготовлю, вызову жену с детьми.
– Да-а, тяжело Вам придется, но всюду есть друзья, которые в нужную минуту помогут…
– В связи с последними событиями (я тоже, как Вы знаете, был купцом) теперь я стал государственным служащим, меня как специалиста назначили заведующим заготовительной конторой. Работа та же, что и раньше, только не купи-продай, как это было раньше, а принимай-отправляй, сижу на установленной зарплате, принимая от колхозов сырье (согласно утвержденному плану по сдаче), шкуры крупнорогатого скота, и выдаю поставщикам справки.
– Сколько меня продержат на этой работе, не знаю, все зависит от районного начальства, да, извини меня, скоро обеденный перерыв кончится, мне пора, а Вы можете до вечера отдохнуть, а если не устали, прогуляйтесь по нашему поселку.
– Вы извините меня, но бездельничать я не намерен, пойду с Вами, наведаюсь в райпотребсоюз, мне не терпится, сразу надо выяснить, есть ли возможность устроиться на работу?
– В таком случае идемте, если на моей работе нет срочных дел, пойдем вместе в райпотребсоюз, я только скажу учетчику, куда мы ушли.
– В государственных учреждениях строгий распорядок, который все должны соблюдать, и мы, руководители любого звена, должны быть примером для своих подчиненных, так нам говорят на совещаниях, вот так-то, товарищ безработный, – со смехом добавил Эргаш-полван.
Когда пришли в контору, учетчик и завскладом были на местах, у склада стояло несколько ишаков, груженных вьюками. Эргаш-полван, переговорив с учетчиком, подошел к Аюп Юсуповичу, и они вместе отправились решать вопрос трудоустройства.
– Эх, как раньше было хорошо: принес человек 2 -3 кг шерсти – сразу получал расчет, а потом я оптом продавал или менял на другие товары, ни тебе отчетов, ни планов, ни совещаний…
– Сейчас, как придем управление, я познакомлю Вас с нужными людьми, там работает много татар, возможно, среди них есть земляки, потом зайдете в отдел кадров, а я заодно решу свои вопросы и вернусь в контору, только прошу Вас, при любых обстоятельствах, зайдите ко мне в контору, я буду ждать хоть до поздна.
Правление находилось не так далеко от конторы, всего минут пять ходьбы, они подошли к высокопотолочному зданию с большими воротами для въезда во двор, где по всему периметру вместительного двора находились складские помещения.
Вход в здание правления был со стороны улицы, внутри налево и направо тянулись длинные коридоры. С обеих сторон были кабинеты разных служб. Вместе с Эргашем прошлись по некоторым отделам, он познакомил со своими друзьями, после чего Дулатов направился в отдел кадров. Застав начальника отдела кадров на рабочем месте, поздоровался и коротко представился. Они долго беседовали, задавая друг другу вопросы, когда дело дошло до трудоустройства, начальник отдела кадров попросил предъявить соответствующие документы, ознакомившись с ними, сказал:
– С таким образованием и опытом работы в торговле, между нами говоря, Вам надо работать в областном центре.
– Меня ни область, ни райцентр не интересуют, я инвалид войны, мне надо работу, которая мне по плечу, согласен в любом кишлаке или на станции в какой-нибудь торговой точке.
– На станции пока вакантных мест нет, а вот в кишлаках мы собираемся организовать две торговые точки, но дело в том, что там нет грамотных людей, а с райцентра нет желающих, они там боятся работать, в этих горных селениях по ночам ходят басмачи, правда, не было случая, чтобы они трогали или отбирали что-то у местных жителей.
– Председатели этих колхозов, проживающие в кишлаках Татар и Кайрагач, давно просят у руководства района, чтобы мы организовали и открыли магазины, а руководство района давит на нас.
– А как далеко находятся эти кишлаки?
– Татар-кишлак находится высоко в горах в верховьях нашей Кизилдарьи, туда ведет одна дорога вдоль правого (по течению) берега реки, от нас более 30 км, в общем, это место вам не подходит, там требуется физически сильный и только местный человек, товары и продукты нужно вывозить самому.
– А вот кишлак Кайрагач совсем недалеко, где-то около 8 км от нас, расположен на берегу маленькой горной речушки и от станции такое же расстояние как и до нас.
– Если Вас устраивает Кайрагач, то сейчас я пойду к председателю правления, если у него в кабинете нет посетителей, то я Вас приглашу к нему для собеседования, а Вы пока подождите здесь…
Через некоторое время кадровик пригласил Дулатова к председателю, при этом попросил:
– Если вопрос трудоустройства решится положительно, то загляните ко мне еще раз.
Председатель правления пригласил Дулатова присесть к рабочему столу и сказал:
– В общих чертах я ознакомился с Вашим делом, но прежде чем решить вопрос трудоустройства, я бы посоветовал Вам съездить на место, встретиться с раисом (председатель колхоза), обговорить с ним, заручиться его согласием, так как от него много зависит в организации открытия магазина, кстати, мне рассказал наш кадровик, что вы остановились у нашего Эргаш ака, так вот, я поручу ему сопровождать Вас до Кайрагача, заодно он и свою работу выполнит.
– Как, договорились?
– Очень хорошо! Передайте Эргаш ака, чтобы сегодня же зашел ко мне, до свидания!
Покинув кабинет председателя райпотребсоюза, Аюп направился, как и обещал, к начальнику отдела кадров, там его дожидался Эргаш…
– Я решил Вас подождать здесь, зная, что сюда зайдете.
– Очень хорошо, Вас просит председатель зайти к нему, у него к Вам есть поручение.
Когда Эргаш вышел к председателю, Дулатов и кадровик завели разговор о том, как живется людям в сельской местности в России и Кашкадарье. В самый разгар беседы возвратился от председателя всегда жизнерадостный Эргаш и сказал:
– Мы здесь закончили свои дела, возьмемся за другие. Пора! До встречи!
Покинув здание райпотребсоюза, Эргаш и Аюп направились в сторону заготконторы, Эргаш пересказал разговор с руководителем и довольный поручением сказал:
– Собственно, если бы даже председатель не поручил Вас сопровождать, я бы Вас не отпустил одного, тем более у меня в планах была поездка туда, а так, отлично вышло, сейчас, если нет возражений, пойдем ко мне в контору, там у меня кое-какие дела, я их быстро завершу, а Вы, чтобы не скучать, побалакайте с завскладом, он Вас угостит своим чаем, посидите, отдохнете, а потом пойдем ко мне домой, сегодня отдохнем у меня, а завтра поутру двинемся в кишлак.
– Сегодня же договоримся с кем-нибудь, кто уступит на один день свою лошадь с седлом, а у меня есть свой «легкомобиль», который всегда дожидается меня в моей конюшне.
По окончанию рабочего дня Эргаш с гостем отправились домой, там уже хозяйничал возле казана брат Эргаша.
По случаю приезда дорогого гостя, в знак уважения, по традиции узбекского гостеприимства, зарезали молодого барашка, все домочадцы были заняты подготовкой вечернего торжества. Эргаш познакомил Аюпа Юсуповича со своим братом Пулат ака и добавил:
– Он классно готовит национальные блюда, а плов он готовит по своему рецепту, попробовав, Вы сами оцените, сегодня соберутся мои родственники и близкие друзья, я хочу Вас с ними познакомить, отметим Ваш приезд домашним вином.
– Вы пробовали вино, изготовленное из гранатового сока?
– Нет, это даже не вино, это рубиновый нектар, устраивайтесь на деревянной супе, а я, с вашего позволения, тоже займусь полезным делом и на несколько минут оставлю Вас одного.
Через некоторое время, как и обещал, раздав детям поручения, Эргаш возвратился к своему гостю. Начали подходить родственники и друзья, поздоровавшись, рассаживались на широком топчане вокруг достархана, поджав под себя ноги.
Когда приглашенные собрались, пригласили, принесли на керамических ляганах дымящийся горкой плов. Мясо, большими кусками уложенное поверх плова, на лепешках измельчили и снова уложили поверх плова, первым откушать попросили Аюпа Юсуповича, он, зная мусульманские обычаи, коротко произнес «Во имя Бога, милостивого, милосердного» первым приступил к еде, вслед за ним каждый сидящий за достарханом повторили молитву и приступил к еде, отправляя пятью пальцами горсть плова в рот.
Женщины, разместившись в доме со своими малолетними детьми, тоже приступили к трапезе.
После того, как с пловом было покончено, мужчины перешли на зеленый чай, беседуя на житейские темы. Постепенно, приглашенные начали расходиться по домам.
Остались только брат хозяина и близкий друг, которого Эргаш попросил задержаться.
Эргаш подозвал старшего сына и велел принести заранее приготовленные по этому случаю два кувшина: один, наполненный виноградным вином, а другой, поменьше, наполненный вином из гранатовых зерен.
– Ну, а теперь угостим нашего дорогого друга, Аюп мирзо Дулатова дарами природы, пусть он оценит, сначала попробуем гранатового вина. Он наполнил пиалу и передал гостю, попросив произнести тост.
– Спасибо за доверие, пусть жизнь течет и меняется, а дружба остается неизменной, и радость в этом доме не кончается. Если будут трудности, пусть они будут такими как сейчас, а хозяин этого дома будет здоров, дом благополучен!
Далее прозвучали тосты за здоровье детей, семьи, друзей, когда вино было выпито, брат Эргаша и его друг попросили хозяина дома разрешить покинуть гостеприимный дом.
Оставшись вдвоем, решили укладываться спать. Домочадцы убрали достархан , принесли постельные принадлежности и постелили на супе.
На утро с первыми петухами наши путники в стеганных ватных чапанах , как и договорились, на лошадях отправились в кишлак Кайрагач.
Ехали молча, не торопясь. Аюп Юсупович думал о нелегком своем положении, его терзала мысль, что ожидает его впереди. Неожиданно Эргаш прервал молчание и спросил своего спутника:
– Как Вам понравилось вчерашнее вино? Небось, у Вас там в России такого вина не пробовали!?
– Да, вино Ваше достойно всяческой похвалы и, главное, голова не трещит, как будто мы вчера не пили, особенно гранатовое, я даже не знал, что из граната получается такое вкусное вино!
– А у нас в ауле в основном пьют бал (медовуха), от нее, от этой браги, чуть лишка выпьешь, на следующее утро голова трещит…
– Гранатовые сады на больших площадях растут в Китабском районе, у подножия Зарафшанского хребта, и особенно ценятся Варгазинские гранаты, и только там умеют из гранатовых зерен делать целебное вино.
– В кишлаке Варганза аксакалы говорят: только для Амира Тимура изготавливали вино из гранатового сока, другим запрещено было его употреблять.
– Виноградное вино у нас здесь тоже делают, в Китабской предгорной зоне и в Шахрисабзской предгорной местности, занимаются виноделием.
– Ну вот, пока мы с Вами говорили о вине, мы и подъехали, вон за тем холмом расположен кишлак, главное, сейчас на месте застать раиса, а если нет, то придется его искать.
Перешли маленькую горную речушку. В период дождей, наверное, не зная брода, трудно переправиться через нее.
Подъехали к окраине кишлака, он расположен с солнечной стороны на склоне холма, дома построены вразброс, огромные дворы, огорожены крупными валунами или невысокими глиняными заборами, дворы вплотную не с соседскими граничат, почти возле каждого дома растет одинокий карагач.
Эргаш направил коня к издали видневшемуся белому зданию, единственному побеленному известью, в котором размещалось правление колхоза, подъехав ближе Эргаш воскликнул:
– Слава Аллаху! Раис на месте.
– А как Вы узнали?
– Видите лошадку, привязанную к карагачу, значит раис на месте…
Подъехали к правлению, привязали лошадей, предварительно захватив с собой хуржуны , вошли в здание. В приемной сидел молодой человек, исполняющий обязанности секретаря. Поздоровавшись, вошли в кабинет раиса, раис, увидев вошедших, встал из-за стола, двинулся навстречу заведующему заготконторы и приветливо протянул обе руки для приветствия, потом поздоровался с Аюпом, усадил вошедших за рабочий стол и сам сел на свое место. Как выяснилось, они с Эргашем много лет были в дружеских отношениях. Расспросив друг друга по узбекскому обычаю раис произнес:
– Хуш келибсиз! – Добро пожаловать!
Согласно этикету, только после этого можно приступить к серьезному разговору.
– Курбан ака, мы приехали не только по моей работе, но вот, познакомьтесь, – Аюп ака Дулатов, он только что приехал из России, и хочет работать в колхозе…
После такого сообщения раис насторожился. Эргаш был человек с юмором и решил проверить, как отнесется раис к его официальному тону. Поняв, что достиг своей цели, Эргаш улыбнулся и продолжил:
– Аюп ака пожелал организовать у вас в кишлаке магазин, конечно, если Вы не возражаете. Раис, обрадованно встал со своего места, подошел к Аюпу Юсуповичу, крепко пожал ему руку и официально представился:
– Тураев Курбан, очень рад, наконец решили удовлетворить нашу просьбу.
И, обращаясь к Эргашу, сказал:
– Ну, Эргаш, я уж подумал, что к нам прислали ревизора, не предупредив меня, а раз такое дело, то сегодня будете моими гостями, и никаких отговорок.
Раису было около шестидесяти, он пользовался большим уважением жителей кишлака и всего округа.
– Я рад такому событию, пойдемте, я покажу вам давно приготовленный домик под магазин, он построен рядом с правлением, мы выбрали место так, чтобы всем жителям было удобно, вот люди обрадуются узнав об этом, а то кого не встретишь: Раис ака, когда будет у нас свой магазин?
Подошли к домику, осмотрели его, раис спросил:
– Ну как, подойдет под магазин?
– Подойдет, только побелить бы не мешало, хотя бы с наружной стороны.
– Это мы сделаем, кроме того, мы всем необходимым поможем Вам, для подвоза товара будем выделять арбу, ночного сторожа назначим, помощника – толкового парня приставим, Вы его обучите грамоте и культуре обслуживания, по любому вопросу обращайтесь лично ко мне.
– Я бы хотел, если можно и если меня примут на работу, пожить у вас в кишлаке со своим помощником, который приехал со мной из России.
– Если, конечно, Вы не будете возражать…
– Какие могут быть возражения, этот вопрос я решу сегодня же, найдем вам жилье.
– С вашего позволения, пока вы с заведующим заготконторы будете решать свои дела, я останусь здесь и осмотрюсь.
Раис с Эргашем пошли в здание правления, в Аюп Юсупович внимательно осмотрел пустое помещение, про себя прикинул, что к чему, закрыл дверь, сбитую из толстых досок и повесил самодельный замок. От нечего делать, присел на крупный валун, видимо, привезенный для этой цели строителями и начал осматриваться, людей почти не было видно, за исключением редких ездовых на ишаках, да во дворах кое-где возились женщины и дети, занимаясь домашними делами, кое-где дымились тандыры , в которых пекут лепешки. Внизу, где заканчивается склон, на котором расположен кишлак, виднеются густо растущие деревья, а за ними возвышается холм, на котором пасутся домашние животные. Слева от холма русло горной речушки, а там вдали, за холмом, высится сплошной горный массив. Так сидел он и разглядывал около часа. Появился Эргаш.
– Что изучаем Аюп ака?
– Да вот, смотрю и любуюсь пейзажем, у нас на равнины да сплошные леса, гор вообще нет.
– Если заметили, внизу на хорошей почве расположены делянки дачных садов, у каждого рода в этом кишлака есть участок, где выращивают фрукты, виноград, овощи, по краю участков посажены талы , которые используют как строительный материал. В жаркую пору почти все жители кишлака живут на своих садовых участках. На холмах за садовыми участками выращивают хлеб, озимые. В настоящее время на дальних площадях сеют озимые трудоспособное население занято этой работой. А сейчас с раисом спустимся в сад, он нас там оставит, а сам уедет по своим делам. В саду мы побудем немного и после обеда возвратимся в Яккабог.
– Мы с раисом решили на время отменить «пир».
– Я вполне согласен.
Через некоторое время спустились к садовым участкам, где хозяйничал садовод, раис отвел садовника в сторону, видимо, дал какие-то распоряжения, после чего попрощался и уехал. Садовник, он же сторож, около шестидесяти лет, физически здоровый, познакомившись с Аюп Юсуповичем, по местному обычаю расспросив о его здоровье, и почтительно поздоровавшись с Эргашем, пошел готовить место для отдыха. Эргаш повел Аюпа Юсуповича осматривать садовые участки. Кое-где на деревьях виднелись пожелтевшие осенние крупные яблоки, на гранатовых кустах висели целые и потрескавшиеся плоды граната, пожелтевшая листва еще украшала деревья.
Побродив по осеннему саду, возвратились к дачной глиняной мазанке.
Ташпулат, так звали садовника, возился у очага, где на углях был установлен чугунный чайдуш (кувшин), а на глиняной супе под навесом виноградника, на котором еще висели крупные гроздья, был разостлан старый войлочный ковер. На нем были раскиданы ватные курпачи с круглыми подушками, посредине достархан (скатерть), на котором красовались аппетитные дары природы; яблоки, гранаты, виноград сорта Хусайне (дамские пальчики). Как только гости, сняв обувь расселись на курпачах, садовник заварил чай и передал чайник с пиалами Эргашу, при этом сказал:
– Сию минуту мальчик должен принести горячие лепешки.
Сам же отошел к очагу, где через несколько минут послышалось шипение масла в казане.
Полулежа на курпаче Аюп Юсупович, глядя на висевшие гроздья винограда, сквозь которые пробивались лучи солнца, заметил:
– Когда я ехал на поезде, слышал разговоры, что здесь бывают землетрясения.
– Не часто и не очень сильные, разве что разрушаются старые магазины и подсобные помещения, а в самих жилищах возникают трещины потому, что дома каркасные, так строили еще наши предки.
– Сначала устанавливают каркас стен из бревен, бревна готовят вон из тех стройных среднеазиатских тополей: очищают их от коры, высушивают на солнце, из толстых стволов выкладывают фундамент по всему периметру здания, на фундамент устанавливают из бревен стойки, которые крепятся откосами, поверх стоек – по всему периметру здания – укладывают бревна для потолочных балок, а когда каркас здания полностью готов, из заранее замоченной и ногами замешанной тяжелой глины послойно поднимают стены здания, потом штукатурят глиной, смешанной с саломой, и дом готов.
– А что, у вас в ауле нет глиняных строений?
– Нет, у нас во всех аулах деревянные избы и постройки, изготовленные из бревен, бревна укладывают друг на друга.
– Э-э, сколько надо деревьев срубить, чтобы построить один дом, у нас такого богатства нет.
– Избы строят из сосны, ее у нас в избытке, кругом непроходимые леса, одна беда – пожары, которые возникают по вине нерадивых жильцов, или от удара молнии. Иногда сгорают целые аулы.
– Вах, как ужасно! Нет, таких домов нам не надо.
В этот момент появился мальчик с завернутыми в платок горячими лепешками.
Эргаш принял у мальчика лепешки и угостил его фруктами. Мальчик быстро исчез, как и появился.
Садовник подошел на сидящим на супе, держа в руках ляган с жаренным в мясом. Поблагодарив его за заботу, Эргаш пригласил его сесть с ними, но тот, сославшись на недомогание, отказался и ушел в свою мазанку.
Плотно пообедав, еще с часик побеседовав, поблагодарили садовника за гостеприимство, пожелав ему здоровья и долгих лет жизни, произнесли слова благодарности Всевышнему, и направились к своим лошадям.
Не спеша возвратились в правление райпотребсоюза, зашли к начальнику отдела кадров, Эргаш, поздоровавшись с ним, сразу покинул кабинет, сославшись на неотложные дела. После собеседования Аюп Юсупович написал заявление о приеме на работу в качестве завмага и направился в кабинет председателя.
Председатель правления внимательно изучил предъявленные документы, расспросил о семье и его дальнейших планах, внимательно выслушал и сказал:
– Вот что, товарищ Дулатов, как заслуженному и инвалиду гражданской войны я постараюсь оказать содействие, насчет жилья для вашей семьи на станции Яккабог. Переговорю с председателем сельсовета и попрошу его выделить участок под строительство, а там жизнь и Ваша работа покажут, проявите себя с хорошей стороны, научите своему делу местного жителя – через год я подыщу работу на станции. А сейчас несите заявление в отдел кадров, пусть готовят приказ о приеме на работу, до свидания.
Дулатов вышел из здания правления, прошелся по магазинам, примечая ассортимент товаров на прилавках, отметил в блокноте необходимые для населения кишлака товары, потом подошел к извозчикам, выяснил, кто едет на станцию, договорившись о цене, устроился на арбе, и, не дожидаясь других клиентов, тронулись в путь.
Среднеазиатская двухколесная арба, с большими колесами диаметром до полутора метров рассчитана на бездорожье в любое время года. Это один из древнейших видов транспорта, по укатанной грунтовой дороге средняя скорость арбы около 18 км в час, если тяга лошадиная.
Изготавливались двухколесные арбы двух видов: рассчитанные под осла и под лошадиную тягу.
Аюп Юсупович, возвратившись на станцию Яккабог, встретился с Юниром и предупредил, что рано утром они уезжают в райцентр, встретился с другом Айсой Фахрутдиновым, рассказал о результатах своей поездки в райцентр и кишлак Кайрагач, рассказал об обещании председателя райпотребсоюза.
Переночевав в доме Айсы, Аюп Юсупович оставил у него свои ценные вещи, прихватив лишь именной пистолет системы «Парабеллум» для регистрации в НКВД (народный комиссариат внутренних дел) и отправился с Фахрутдиновым на вокзал, где их уже поджидал Юнир. Простившись с Айсой, Аюп Юсупович и Юнир отправились в райцентр. В райцентре первым делом пошли в НКВД, встали на учет, зарегистрировали пистолет. При регистрации «парабеллума» начальник НКВД сказал:
– Надо же, именной, да еще от самого Буденного, так за какие такие заслуги?
Дулатов кратко объяснил.
– А-а, тогда понятно.
Будете работать в кишлаке, будьте осторожны, есть сведения, по ночам там басмачи бродят.
На базаре приобрели недорогой хуржум (есть хуржумы дорогие, вышитые из качественной цветной шерстяной нитки), и пошли в райпотребсоюз. В райпотребсоюзе Дулатов узнал, что приказ о приеме его на работу подписан, обойдя отделы, выписал со складов ручные весы, деревянную метровую линейку, амбарный замок, амбарную книгу, счеты, бумагу писчую, и имеющиеся канцелярские и хозяйственные товары, которые ему выделили согласно разнарядке, также стол и стул. Осталось решить вопрос – каким способом всё выписанное довезти до Кайрагача. Пришлось обратиться к председателю правления, а заодно преподнести ему подарок, купленный еще в Ташкенте. Председатель был доволен таким подарком – сталинской фуражкой – такие фуражки были в моде у руководителей. Вызвав к себе завхоза, он поручил ему выделить телегу для перевозки товаров до Кайрагача. Загрузив товары на телегу, они выехали со двора правления, устроившись там же на телеге. Прибыв на место, Дулатов сходил в правление колхоза за ключом, открыл дверь магазина, перетащили с телеги груз и поблагодарив кучера, отпустили его, а сами начали рассортировывать товары и обустраивать магазин.
У открытых дверей столпилась кучка кишлачных мальчишек. Мальчишки впервые увидели европейцев и им было интересно знать, как они выглядят, родители часто за не послушание пугали детей русскими, которые едят свинину, что для узбеков является великим грехом. К двери подошел молодой узбек среднего роста в праздничной одежде и, почтительно поздоровавшись, представился:
– Меня зовут Уткиром, я прислан к вам раисом, чтобы помогать, сам он уехал на дальние поля и передал, что встретится с Вами вечером в правлении колхоза.
– Очень хорошо, постойте возле двери и успокойте мальчишек.
– Понял Вас, Давлат ака!
– Во-первых, мое имя Аюп, а фамилия Дулатов, уяснил?
– Понял, не Даулат, а Дулатув.
– Ладно, а вот его имя Юнир, он мой помощник во всех делах, а теперь через мальчишек передай их родителям, что магазин откроется завтра утром, понял меня?
– Немножко понял, я постараюсь научиться татарскому языку.
– Вот и хорошо, а нас понемногу научишь узбекскому.
Тут к ним подошел еще один житель кишлака – пожилой мужчина, лет за шестьдесят, в поношенном чапане с чалмой на голове. Поздоровавшись, сказал:
– Я раисом назначен сторожем магазина, меня называют в кишлаке Хол-бобо, в молодости меня звали Хошяром, если сейчас я не нужен Вам, то к вечеру я приму у Вас магазин под охрану.
– Спасибо отец, мы сами тут справимся, к тому же Уткир с нами.
Хол-бобо ушел, недовольный тем, что отказались от предложенной помощи. Закончив все дела, написав на бумаге ценники на разложенные на полу товары, Аюп Юсупович занялся укреплением двери и подгонкой амбарного замка, так как самодельный замок может открыть любой желающий. Завершив установку нового замка, присели возле магазина. Уткир, чтобы не испачкать свой наряд, остался стоять возле завмага.
Дулатов, теперь уже как завмаг, для дальнейшего знакомства с Уткиром спросил у него:
– Расскажи о себе, кто ты, чем занимался до сегодняшнего дня, какие на будущее планы?
– Мне 17 лет, я учился в школе в райцентре, в кишлаке еще в то время школы не было, учился 5 лет, но из-за возраста пришлось оставить школу, буду заниматься самостоятельно, мой отец, узнав, что у нас в кишлаке будет работать завмагом образованный человек, решил меня пристроить к Вам учеником.
– Откуда твой отец так быстро узнал, что я здесь буду работать, а может, я безграмотный продавец, который кроме подсчета ничего не знает?
– Он о Вас много знает, он же с Вами встречался вчера в правлении, да еще Эргаш ака – Ваш друг – много хорошего рассказал отцу о Вас…
– Когда же я с Вашим отцом встречался? Если только раис ваш отец?
– Да, он мой отец.
– Вон оно как, в таком случае, молодой человек, мне нечего добавить, ты слышал Юнир, мы здесь в почете. А раз так, Уткир-жан , Вам первое задание: вокруг магазина, даже присесть негде, надо сделать скамейку, а для этого требуется принести два коротких бревна, закопать их в землю поближе к стене, а сверху положить длинное бревно, и скамейка готова, дальнейшем желательно построить на этом месте навес, сможете это организовать?
– Сделаем, завтра же принесем бревна, а насчет навеса я поговорю с отцом, думаю, что он не откажет, когда закончится сев зерновых.
– Так, вроде на сегодня все, подойдет сторож – сдадим ему магазин для охраны и останется один нерешенный вопрос, где мы с тобой, Юнир, будем ночевать?
– Вы извините, я сразу не сказал, с жильем вопрос решен: вас определили на жительство к Чори-бобо, он живет рядом с магазином, у них с бабушкой есть свободная комната, отец сказал, что многие семьи пожелали бы принять на постой таких постояльцев. Но выбрали поближе к магазину, отец сам с ними разговаривал, и они готовы вас принять и будут рады, если комната вам понравится.
– Хотите мы сейчас пойдем к Чори-бобо?
– Да, действительно, нам сегодня здесь делать нечего, сторожу потом приду и объясню, что к чему, а сейчас веди нас молодой человек, мы за Вами.
Уткир привел Аюпа Юсуповича и Юнира к старому низенькому глинобитному домику с небольшим двориком, открыл калитку, где-то за домиком залаяла собака, навстречу из дома вышел старик с длинной седой бородой и усами, в чалме, на вид еще крепкий мужчина. Он громко ответил на приветствие (по его одежде было заметно, что он дожидался прихода постояльцев), и сказал:
– Пожалуйста, проходите в дом! Старуха, встречай гостей!
На крыльце дома появилась маленького роста женщина в накинутой на голову парандже, приветствуя, поклонилась и отошла в сторону, хозяин, указывая рукой вперед, пропустил гостей. Следом сам зашел, снял в прихожей галоши, усадил гостей на почетные места, а сам примостился поближе к выходу. Уткир остался с хозяйкой дома. Чори-бобо произнес благодарственную молитву, расспросил каждого о здоровье. Несмотря на то, что узбекский и татарский языки относятся к тюркским, они различаются, и первое время собеседники с трудом понимали друг друга. Зашел Уткир с достарханом в руках, передал достархан хозяину дома, тот расстелил на стоящем посредине комнате сандале , скатерть с лепешками, пригласил Аюпа Юсуповича и Юнира присесть вокруг маленького низкого столика (в холодное время года приспособленного под сандал), Уткир также принес чайник с чаем и пиалки, поставил возле Чори-бобо, а сам остался стоять, пока хозяин не пригласил его присесть. Приняв приглашение, Уткир устроился, поджав под себя ноги, возле будущего своего учителя. Хозяин дома налил чай в пиалу и по традиции сделал «айлантр», первым протянул пиалу старшему из гостей. Комната, где предстояло жить постояльцам, была просторная с окном, выходящим во двор, с низким потолком. Порог комнаты был высоким, чтобы холодный воздух из прихожей сразу не попадал на сидящих на полу людей. Как только чайник опустел, Уткир, извинившись перед старшими, с разрешения хозяина дома, напомнил, что пришло время идти на встречу с раисом.
Прежде Дулатов решил сдать магазин под охрану сторожу. Хол-бобо был уже на месте. Завмаг объяснил сторожу его обязанности и с Уткиром отправился на встречу с раисом колхоза. Уже вечерело. Уткир объяснил Дулатову:
– Отец сейчас будет проводить планирование на завтрашний день, с участием руководителей отделений и специалистов. Это займет не более получаса.
– В таком случае, подождем окончания планерки, а ты, если хочешь, можешь идти домой.
– Если я не мешаю, то останусь с Вами.
– Хорошо, тогда расскажи мне, какие поселения расположены вокруг вашего кишлака.
– В стороне гор есть кишлаки Чуброн, Хонача, Абди, Гулдара, выше тоже много кишлаков, но эти от нас километров сорок. Справа от нас Ажирим, Бешкутон, внизу – в сторону Яккабога – Каттаган, Кушлиг, Маданиат, в верхних и справа от нас магазинов нет, жители этих кишлаков будут приезжать к нам.
– Раз так, то тебе первое задание – записывать в тетрадку все, что интересует покупателей, чтоб в следующий раз, когда поедем в центр за товаром знать какие товары со склада выписывать.
Наконец, из правления начали выходить участники собрания. Уткир пошел к отцу, чтобы доложить о завмаге.
Через несколько минут раис с сыном показались в дверном проеме и подошли к новому завмагу. Поздоровались, словно давно не видели друг друга. Уткир отошел, чтобы не мешать разговору старших.
Завмаг рассказал раису все, что успели сделать за последние сутки и попросил раиса помочь в некоторых, не от него зависящих вопросах, касающихся колхозного магазина.
– Хорошо, я поручу завхозу, чтобы он вплотную занялся вашими делами и по первому требованию выделял транспорт, а в остальном вы сами с ним решайте свои дела, если он не решит, в любое время обращайтесь ко мне.
Аюп ака (здесь уважительное отношение), у меня к Вам лично есть одна просьба. Дело в том, что я на следующий год хочу послать сына на учебу в Ташкент, подучите Уткира, чему посчитаете нужным, а также азам русского языка, я, со своей стороны, в долгу не останусь. Ну, а теперь, когда мы обо всем договорились, я приглашаю Вас к себе в гости, отказ не принимается.
После обильного угощения Аюп Юсупович в сопровождении Уткира, направился к жилищу Чори-бобо.
Чори-бобо и Юнир сидели на террасе и при лунном свете мирно беседовали, разговор прервался, как только увидели Дулатова.
– О чем идет речь? – спросил подошедший Аюп Юсупович.
– Да вот, бабай рассказывает разные истории из своей жизни, я только что попросил его рассказать про здешних басмачей, до этого я ему рассказал про наших, которых у нас называют продотрядом, – ответил Юнир.
– Не мели чепуху. С такими разговорами и в беду попасть недолго – обращаясь к хозяину дома Аюп сказал: Хотелось бы (раз мы здесь живем) более подробно из Ваших уст, Чори-бобо, узнать правду о басмачах, чем это услышать от других.
– Хорошо, я расскажу, но предупреждаю, это мое личное мнение, мне бояться некого, я уже стар, в мои годы надо говорить только правду, а правда в том, что за девять лет существования Советской власти в Узбекистане, никаких изменений в лучшую сторону не произошло, разве что власть поменялась. Вот поэтому в горах прячутся до сих пор малочисленные группы, которые называют себя патриотами, а русские, которые захватили нашу страну, называют их басмачами. Дело в том, что их осталось совсем немного, но они есть, в основном это те, кому терять нечего, и те, кто ненавидит русских и Советскую власть, от которой пострадали их семьи. У одних родителей убили в кровавом 20 году, у других братьев и родственников, третьи сами нарушили закон. В основном они появляются в высокогорных кишлаках, навещая своих родственников, возможно, и в наш кишлак приходят, но только ночью, ведь они чьи-то дети. В общем, простой народ их жалеет, потому что они обрекли себя на тяжелую жизнь, так как за ними постоянно охотятся милиционеры, иногда успешно.
На этом Чори-бобо закончил свой рассказ, а так как время было позднее, Дулатов, сославшись на усталость, вошел в свою комнату и стал укладываться спать. Вскоре и Юнир последовал его примеру, но заснуть долго не могли, мешал протяжный вой волков и похожий на детский плач вой многочисленных шакалов.
Наутро, так и не выспавшись, позавтракав, пошли в работу, там их уже дожидался Уткир.
Так началась новая жизнь в кишлаке Кайрагач, где больше года Аюп Юсупович проработал в должности заведующего сельским магазином, лишь изредка наезжая на станцию, где встречался с Фахрутдиновым. Через него он узнавал новости о родном ауле, о семье, о родителях. В январе 1930 года, ему сообщили радостную весть: 5 января родился сын Аман, чему он был безумно рад. Летом 1930 года Дулатову на станции Яккабог Сандалский сельский совет по ходатайству председателя райпотребсоюза выделили участок для строительства жилого дома. Участок земли находился в двухстах метрах от здания железнодорожного вокзала, возле насыпного кургана, как раз на том месте, где мечтал Аюп Юсупович построить свое жилище.
Втечение 1930 года под присмотром Юнира трехкомнатный дом был построен. Одна из комнат была гостиной. В конце 1930 года Дулатова перевели работать продавцом универмага на той же улице, где его новостройка.
В начале 1931 года дом был готов, Дулатов отправил Юнира в Пензенскую область для того, чтобы он привез его семью. В начале апреля 1931 года в сопровождении Юнира семья в составе: Рукия Каюмовна – 24 года, дочери – Хавва – 11лет, Марьям – 6 лет и сын – 15 месяцев, прибыла в Яккабог.
2 января 1932 года, в семье Дулатовых родился второй сын, которого назвали Лявман.
В 1934 году Аюпа Юсуповича назначили заведующим универмагом, и летом того же года на станции случилась трагедия – вспыхнула эпидемия малярии. От комариного укуса умирали целые семьи. Соседи Дулатовых, жившие через низкий глиняный забор, умерли целой семьей. Когда вошли в дом, и обнаружили тела хозяйки и пятерых детей. Малярия в тот год унесла около половины жителей станции.
Очагом вспышки малярии определили болото, расположенное на окраине поселка. Когда-то оно было искусственным водохранилищем, заполнявшим водой давно пересохшее русло арыка.
На ликвидацию очага малярии, прибыл из Ташкента сам председатель ЦИК Узбекской ССР Юлдаш Ахунбабаев, он организовал народный хошар (массовый сбор для оказания помощи), призвав со всех окрестных кишлаков людей с лопатами, кетменями, тачками, носилками, чтобы засыпать заросший камышом котлован. Втечение нескольких дней тысячи дехкан день и ночь засыпали котлован бывшего водохранилища.
До 1920 года, тогда еще густонаселенные районы Яккабога и Чиракчи, пользовались водой водохранилища и орошали десятки тысяч гектар обрабатываемых земель, вода доходила до возвышенной окраины райцентра Чиракчи, который находился в 12 км от водохранилища, о чем свидетельствовали сохранившиеся многочисленные высохшие русла рукотворных арыков. Потом остались лишь заросли верблюжьей колючки, и только весной степь покрывалась алым ковром цветущих маков. Так было до начала 60 годов, когда вновь на руслах рек Кизилдарья и Лангар построили водохранилища, и вновь ожила великая степь, но это было 30 лет спустя после описываемых событий. Итак, год 1934, Дулатов работал заведующим универмагом, в семье у него росло четверо детей, жила семья в чистом добротном доме с двориком, где, кстати, в период ликвидации очага малярии (по воспоминаниям набожной Рукии Дулатовой) три дня ночевал Юлдаш Ахунбабаев (он с Аюпом Юсуповичем был одного возраста), при каких обстоятельствах он у них гостил – осталось тайной, скрытой временем, возможно , не оказалось более приличного места, гостиниц еще не было, чайхана была забита, вообще говорили, что Ахунбабаев был скромным простым человеком и недаром его называли старостой Узбекского народа. Аюп Юсупович за три года жизни на станции обзавелся новыми друзьями, а с Айса Фахрутдиновым (в семье которого тоже рос сын Ахнафом, одногодка Амана) дружба только крепла. Приезжали гости из кишлака Кайрагач, особенно часто Уткир, который остался работать завмагом вместо Аюпа Юсуповича (с Уткиром мы случайно встретились в 1964 году, когда меня направили с экскаватором «Ковровец» из города Карши в Яккабогский район рыть канал для колхоза «Правда», где Уткир был председателем. От него я многое узнал об отце…).
В 1935 году младшего брата Аюпа Юсуповича, Исхака Юсуповича Дулатова, из Андижана перевели на работу в городской финансовый отдел города Бек-Буди, в его семье было двое дочерей: Зоя и Рая, супруга его – Камар опа из рода мурз Дебердиевых. В 1936 году в семье Исхака Юсуповича родился сын Фарид. В декабре, как раз перед Новым Годом, в семье Аюпа Юсуповича на свет появился еще один ребенок, я. В тот же год и в семье Фахрутдиновых родился второй сын, и дали ему имя Анвар.
В 1937 году 1 сентября, чтобы как-то укрепить семейный бюджет, моя мама стала работать директором школы, находящейся в кишлаке Котонтепа (Колючковый курган), колхоза «Кизил Узбекистан». Расположена она по дороге, ведущей в райцентр Чиракчи, в трех километрах от железнодорожной станции. В этом же году Хавва Аюповна поступила учиться на курсы учителей в городе Карши. Марьям перешла в 5 класс, Аман начал ходить в 1-ый класс средней школы, Лявману было 5 лет и 8 месяцев от рождения, а мне исполнилось 8 месяцев, когда мама впервые устроилась на работу. Мама росла в грамотной семье муллы, который учился в Стамбульской духовной академии, владел несколькими иностранными языками, так что Рукия Каюмовна Дулатова в свое время получила достойное образование, читала и писала на арабском, русском и татарском языках.
В 1938 году Хавва Аюповна Дулатова окончила курсы учителей и была направлена в распоряжение Яккабогского районного отдела образования, а направили учителем литературы и русского языка в школу, находящуюся в кишлаке Каттаган. Он расположен в трех километрах от райцентра и в десяти километрах от дома родителей. Хавва квартировала в райцентре, тогда девушке с открытым лицом было опасно ходить одной, из школы ее постоянно сопровождали родители учеников. Хавва была стройной и красивой девушкой со смелым характером, среди провожающих, часто оказывался обаятельный с веселым характером молодой учитель истории, некто Избасар. Постепенно их дружба переросла в любовь. В 1939 году Избасар, набравшись смелости, попросил у отца руки Хаввы, на что получил отказ. Причина была не в соискателе, а в нарушении татарского обычая. Избасар Рисмагамбетов, красивый, с узким лицом, стройный казах из далекого казахского поселка Казталовка Уральской области, закончив Уральский университет (физмат), был направлен на работу в Бек-Будинскую область, и жил в Яккабоге один без родителей. Аюп Юсуповича, как и любого родителя, можно было понять – молодой «нахал», на десять лет старше невесты, не имея своего жилья, без сватовства, явился просить руки его любимой дочери. Это сильно огорчило его. Но со временем он вынужден был дать согласие, молодые любили друг друга.
После свадьбы молодоженам в кишлаке Каттаган выделили для жилья помещение, где они прожили до следующего учебного года. В 1940 году Хавву назначили директором школы в кишлаке Тудамайдан Шахрисабзского района, туда же был переведен и Избасар учителем математики, потом Хавва и Избасар работали в кишлаке Хазара, там у них родился сын – Эльдар.
В 1941 году Избасара Алиповича Рисмагамбетова, учителя физики и математики, призвали в действующую армию, где он до конца войны сражался. Хавву Аюповну Дулатову (фамилию она оставила прежней) направили работать заведующей Миракинским районо, в 25 километрах от города Шахрисабз, в горном селении Мираки, расположенном на правом берегу реки Оксударья.
В 1939 году областное управление НКВД арестовало моего отца и заточило в изолятор города Карши (к этому времени город Бек-Буди был переименован в город Карши), по причине уклонения от принудительной высылки из села Средняя Елюзань. Наконец, органы добрались и до него (таких как он «кулаков» в те времена были миллионы, многие так и затерялись на принудительных работах вдали от родных мест). Расследовав дело об уклонении, выяснив все обстоятельства со дня самовольного выезда из Пензенского края (1929 г.), и то, что за ним не числится никакого преступления, учитывая бывшие заслуги в период Гражданской войны, а также хорошую характеристику с места работы и то, что он уже сам себя наказал, лишившись малой Родины (больнее нет для человека наказания) НКВД через три месяца его реабилитировало. Так как Аюп Юсупович прежней работы лишился, областное руководство облпотребсоюза его назначило директором Чиракчинского маслопрома (филиал Каршинского маслозавода).
Районный центр Чиракчи располагался в десяти километрах от станции Яккабог, и пока подыскивали нашей семье жилье, мы оставались жить на станции, а папа и Юнир работали в маслопроме. Отец три раза в неделю приезжал на служебной телеге сдавать на склад маслопродукты для отправки по железной дороге на Каршинский маслозавод. Приемщиком на складе работал Айса Фахрутдинов, с которым Аюп Юсупович продолжал дружить, теперь их связывала и общая работа.
По приезде на станцию по служебным делам отец всегда несколько часов бывал с семьей. В 1940 году по окончанию учебного года мама уволилась с работы. Она была на шестом месяце беременности. Мы переехали на новое местожительство в Чиракчинский район.

1939 год
Стоят: Хавва Дулатова, зять Рисмагамбетов Избасар, Дулатова Марьям
Сидят: Дулатовы – Аюп, Рукия, Аман, Лявмин, Шадман
Станция Яккабаг.

1940 год, город Шахрисабз,
Рисмагамбетов Избасар и Дулатова Хавва

1946 год, г. Шахрисабз
Дулатова Хавва

1) Рисмагамбетова Альмира Избасаровна 1961 года рождения, в 16 лет стала студенткой Алма-Атинского института инженеров железнодорожного транспорта факультета – «Автоматика. Телемеханика и связь».
На третьем курсе вышла замуж за любимого однокурсника Ермека Аликеевича Тажигулова. После окончания института Альмира Избасаровна Тажигулова начала работать в Главном информационно-вычислительном центре МинВУЗа Кахахской ССР, в 2009 году защитила диссертацию на соискание ученой степени доктора педагогических наук, член-корреспондент Международной Академии информатизации, академик Национальной академии естественных наук, вице-президент (с 2013 года президент) АО «Национальный центр информатизации». В семье Альмиры и Ермека Тажигуловых трое детей: дочь Алуа и сыновья-близнецы Али и Гали.
2) Зульфия Избасаровна 1949 года рождения уроженка поселка Хазара Шахрисябского района Кашкадарьинской области, кандидат медицинских наук, живет с сыном Арманом и снохой Айнур, тоже кандидатом наук в г.Алматы. У Армана и Айнур родились 3 сына и 1 дочь.

Переехали мы в Чиракчи перед началом учебного года, так как Марьям, Аману и Лявману, предстояло начинать учебный год на новом месте с 1 сентября.
За неимением другого, нам предоставили однокомнатное жилье на 7 человек, считая Юнира, правда, справа от входа в квартиру был вход в просторный сарай, в котором отец поставил две кровати – для себя и для Юнира – и спал там в теплое время года. Квартира площадью 5 на 5 метров, с глиняным полом, потолок (высокий) обитый фанерными листами, с печкой для отопления – и все. До нашего переезда, отец смастерил нары вдоль стены, разделив занавеской на женскую и мужскую половинку. Изготовил из подручных материалов обеденный стол с табуретками, в углу установили старинный сундук, где мать хранила (простыни, наволочки с фамильными вензелями) и другие «ценности», хранимые под замком. На сундуке стояла ручная швейная машинка «Зингер» и патефон с пластинками, вот, пожалуй, все богатство, которое имелось в нашей семье. Маслопром находился во внутреннем дворе бывшего правителя бекства, об этом свидетельствовал обширный двор резиденции бека, обнесенный глиняным дувалом. Он находился в центре района, у дороги, ведущей от крытого базара в сторону других кишлаков, расположенных ниже по течению реки Кашкадарья. Посреди наружного двора сохранился пустой колодец, приспособленный для мусора, почти заполненный, с правой стороны от дороги, за размытым дождями дувалом, сохранился небольшой холм, напоминавший курган из глины. На этом месте когда-то стояло какое-то здание. Во внутреннем дворе площадью 20 на 20 метров с четырех сторон размещались старые жилые и подсобные помещения; в одном из них был цех маслопрома с огромными чанами, деревянными бочками и двумя большими чугунными котлами, с топками под днищами котлов и рабочим столом директора, прямо у входа в цех земляной пол цеха на метр ниже двора, чтоб сохранить прохладу в помещении цеха. Слева от входа в цех под айваном размещалась обширная конюшня на 6 лошадей (в наличии 4 лошади, две для тяги и две ездовые) и место для телеги, под одной крышей с конюшней через стенку разместился наш сарай. Напротив цеха, через двор, двухквартирный высокопотолочный дом (видимо резиденция бека), в одной из комнат с выходом во двор и жила наша семья, а в другой, семья работника райпотребсоюза. С правой стороны со входом во двор, без ворот было длинное здание под одной крышей, где проживали еще три семей; в том числе, семья участкового милиционера лейтенанта Кенжаева (он часто давал мне в руки свой незаряженный револьвер и учил меня целиться в мишень), он ежедневно обходил близлежащие кишлаки, расположенные за рекой Кашкадарья.
За двором маслопрома располагалось длинное одноэтажное здание райкома партии и районного исполнительного комитета с обширной огороженной территорией садового парка.
Наша улица Узбекистанская начиналась от ворот колхозного базара и тянулась до узбекской средней школы. Неподалеку от школы, на этой же улице, в отдельном дворе жили руководители района.
В конце улицы была грунтовая дорога в польский палаточный лагерь с траншеями, а мимо этого лагеря шла дорога в Чиракчинский детский дом.
Часть Войска Польского, расквартированная в Чиракчинском районе, закрепилась основательно, на многие годы, из привозного жжённого кирпича построили несколько зданий казарм, коттеджи для командного состава, хлебозавод и другое, в том числе свою типографию и польское кладбище.
Поляки жили тихо-мирно, не мешая местному населению, правда жили они лучше нас: мы хлеб получали по карточкам, а у них свой сытный паек, несмотря на это, местное население относилось к ним как к гостям – доброжелательно и терпеливо. Командование части, запрещало рядовым польским солдатам появляться в поселке, самим же офицерам волей-не-волей приходилось пересекать центральную часть района, так как коттеджи, где жили офицеры со своими семьями, были расположены в противоположном конце районного центра.
При встрече с местным населением, а также при встрече со школьниками, офицеры Войска Польского отдавали честь, поднося ладонь к виску, этим подчеркивая, что они живут тут подневольно.
Мой отец, приехав в Чиракчи и приступив к своим обязанностям, был доволен своим назначением. Но через некоторое время у него начались нелады с руководителями районных структур, так как он категорически отказывался им выдавать принадлежащие государству маслопродукты.
Ранее, пользуясь своей властью они бесплатно пользовались продукцией маслопрома, вследствие чего бывшие директора из-за растрат часто менялись. Чтобы искоренить повторяющиеся из года в год злоупотребления в районных маслопромах, руководство областного потребительского союза приняло решение впредь назначать директоров районных маслопромов, Каршинскому областному комитету. Одним из первых таких директоров был мой отец. Выполняя честно свою работу, он нажил себе врагов в лице «нужных» людей из числа властных структур и «чужаку» в районе «все двери были закрыты», в решении личных вопросов, а именно, жилищного вопроса. Одиннадцатого февраля 1941 года у 34 летней мамы и 56 летнего отца на свет появились двойняшки Рашид и Рафик, с этого дня в нашей семье стало 8 человек, все мы ютились в одной комнате в 25 квадратных метров.
Не знаю, то ли война, то ли еще какая причина помешала улучшить наши жилищные условия, но точно знаю, что деньги от продажи дома в Яккабоге и пенсионную книжку по инвалидности, отец сдал в государственный Чиракчинский банк, пожертвовав на военные нужды. На все причитания матери об улучшении жилищных условий отец отвечал:
– Всем в данное время тяжело, надо перетерпеть, вот закончится война, я тебе такой дом отстрою – закачаешься!
Не сбылась его мечта и наши надежды, отец незадолго до окончания войны от тяжелой болезни умер, оставив семью без средств к существованию, чем обрек многодетную семью на долгие годы нищенства, благо хоть из квартиры нас не выдворили. В 1942 году был призван на фронт и бессменный помощник отца Юнир, который пропал без вести, вместо него отец принял на работу заготовителем молодого парня Тураева из кишлака Калкам.
В 1941 году также был призван на войну, муж моей старшей сестры Хаввы, учитель физики и математики из предгорного кишлака Хазара Рисмагамбетов Избасар, он всю войну сражался в составе танкового экипажа и возвратился домой живым и невредимым, имея заслуженные военные награды.
В 1943 году моя сестра Марьям закончила среднюю школу и с десятиклассным образованием поступила на работу в маслопром приемщицей, стала помощницей отца (а после смерти отца уехала жить к старшей сестре). Кроме основной работы, отец сделал деревянные бочки и сам отвозил на железнодорожную станцию Яккабог готовую продукцию, сдавая для последующей отправки на склад. Между отправкой маслопродуктов объезжал на лошади колхозы, не выполняющие план сдачи стратегического сырья для нужд фронта, в приемных пунктах колхозов устраивал разносы. К вечеру возвращался домой с крупными продолговатыми арбузами, или с уловом рыбы (маринки, усачи, выловленные из мордушек, которые он устанавливал в скрытых от чужих глаз, заводях реки Кашкадарья).
Иногда к нам в гости приезжал дядя Исхак из Карши (он в тот период работал уже в областном финансовом отделе), переночевав, на другой день спозаранку уходил пешком на вокзал, чтобы вовремя успеть на отходящий поезд. Друзей в Чиракчи у отца не было, то ли в связи с его работой, то ли в связи с возрастом, не смотря на то, что в районе было много татарских семей из Поволжья таких, как Амировы, Акчурины, Азизовы, Абдулины, Абдуразаковы, Аллояровы, Алмакаевы, Бакировы, Бибарсовы, Муратовы, Надыршины, Хаметовы, Шигаевы, Шаркаевы, Ягудины и др. Были семьи и русских, мордвы, поляков, чувашей, евреев, про узбекские семьи не упоминаю, так как они на своей земле, многие узбекские дети учились в русской школе, мы с ними дружили и до сих пор при встрече обнимаемся как родные.
В 1944 году у отца появился новый друг – военный комендант Яккабога, залечивающий свои раны полковник, Герой Советского Союза, он часто приезжал к отцу, и они, беседуя, выпивали (мама их называла собутыльниками), закусывая салом, которое отец доставал из-под не прибитой фанеры потолка, за которой он его прятал от матери (отец только мне показывал свое секретное место, так как был его любимчиком, и только мне разрешал сидеть со старшими).
В 1945 году здоровье отца сильно ухудшилось, он уже не в состоянии был работать, опухли обе ноги, и он еле ходил, однажды, вернувшись из бани (от соседей, через улицу), он прилег на нары в комнате – и попросил – как всегда меня – сделать массаж на спине, я стал ногами, держась руками за стенку, массажировать, дома почему-то никого не было, а тут вошла в комнату соседка, красивая татарка-пропойца, все в районе знали, что она из-за пристрастия к алкоголю мужа-казаха, работавшего заведующим складом в райпотребсоюзе довела до тюрьмы за растрату, она работала там же бухгалтером, и сказала отцу то, что скрывали от него:
– Ты лежишь тут, а там судят вместо тебя твою дочь, меня все время ругал, что я все пропиваю, а сам оказался растратчиком!
После такого монолога отец что-то крикнул в ответ, соседка вылетела из комнаты, а я продолжал медленно массажировать. Когда вошла мама и другие, она приказала мне слезть со спины отца, я был в растерянности, не понимал еще, что случилось. Тогда кто-то произнес: Умер бедняга! Я понял, что случилось что-то непоправимое, нас, детей, няня вывела из комнаты.
В тот день меня и двоих моих младших братьев наша няня Мамлякат опа с дочерью Мухаббат, которой было около 14 лет, отвели к себе домой.
Мамлякат опа была с широким лицом, всегда доброй улыбкой, прекрасной души человек, она каждый день приходила к нам с дочерью. Только Мухаббат приходила после уроков из школы, школа находилась по пути из кишлака к нашему дому. Кишлак Паканди располагался в 4 километрах. Мамлякат опа была из бедной семьи, одна воспитывала дочь, и наша семья всячески помогала им во всем, они были членами нашей семьи. Позже, уже взрослой, Мухаббат работала библиотекарем в районной библиотеке.
На другой день, перед похоронами отца, нас, детей, привели из кишлака, мне было тогда чуть больше 8 лет, а братьям моим, Рашиду и Рафику, исполнилось по 4 годика. Отца похоронили за польским кладбищем, по-мусульмански. Слез у меня не было, только растерянность, до меня не доходило еще, что я навсегда потерял любимого человека, того, кто ласкал и наказывал меня своим ремнем за шалости.
Сестру мою Марьям, на похороны из тюрьмы не отпустили, она сразу же после суда была сопровождена в тюрьму, тюрьма была расположена во дворе районного отдела милиции, в трехстах метрах от нашей квартиры.

Сразу же после похорон главы семьи к нам на квартиру явились судебные приставы в сопровождении милиционера и начали на основании решения районного суда конфисковывать, на их взгляд, ценные вещи: швейную машинку «Зингер» импортного производства, патефон с ценными грампластинками на татарском и русском языках, среди них записи знаменитых певцов начала ХХ века, в том числе Федора Шаляпина. Открыли сундук, перерыли все вещи, на дне нашли завернутый в тряпку именной пистолет системы «Парабеллум» немецкого производства времен Гражданской войны с надписью «Командиру эскадрона А.Ю.Дулатову, за храбрость, 1920 г. командарм С.Буденный». Милиционер, наблюдавший за приставами, сразу же отобрал его у них. Увели дойную корову, все это происходило под плач и крики матери, которая защищала каждую вещь, глядя на нее, ревели и дети.
Позже мы узнали, что мать по подсказке сведущих людей во время похорон (женщинам по шариату запрещалось участвовать в похоронах) спрятала у соседей более ценные вещи, в том числе религиозные книги на татарском языке, написанные арабскими буквами, Коран и Хадисы, изданные в XIX веке, за каждую книгу, найденную у владельца (запрещенную Советской властью), присуждали год тюремного заключения. Марьям Дулатову, двадцатилетнюю девушку, после решения суда посадили в тюрьму вместо отца, за, якобы, хищения и недостачу продукции, так как она была помощником директора маслопрома и в период болезни отца исполняла его обязанности, вела документацию, составляла отчеты, выписывала накладные и т.д.
После этих событий Исхак Дулатов, работающий в облфинотделе, командировал в Чиракчи молодую, белокурую, решительную женщину – ревизора, чтобы перепроверить факты растраты продукции в маслопроме, которые обнаружила ревизионная комиссия райисполкома. Областной ревизор остановилась в гостинице, находящейся рядом с прокуратурой и судом, в ста метрах от районной милиции и тюремного двора. В течении двух дней ревизор установила, что все дело было сфабриковано местными чиновниками, и добилась через прокуратуру освобождения Марьям и возвращения конфискованного имущества.
Имущество начали возвращать только через месяц после конфискации, сначала привели тощую, больную корову, которая не прожила и двух дней (нашу корову успели продать) и, чтобы за падшую тушу что-то выручить, ее отдали на мыло. Мать договорилась с мыловаром полученный продукт поделить поровну. Мыло получилось черное, круглыми кусками (весь район знал, что во дворе варится мыло и от заказчиков не было отбоя, потому что в магазинах оно отсутствовало).
На вырученные от реализации мыла деньги, мать купила козу. Вместо «Зингера» принесли швейную машину «Гостяжмашпром», хорошо хоть в рабочем состоянии. Вернули также патефон, наш, но вместо двухсот наших грампластинок вернули по количеству столько же, но «Речи Сталина». Когда мать потребовала вернуть наши пластинки, ей начали угрожать, что за нанесение вождю оскорбления ее посадят в тюрьму как антисоветчицу.
После того, как «вернули» нам все по списку, приехал из Карши дядя Исхак, мать подробно рассказала ему о всех безобразиях, творимых местными чиновниками. По возвращению в Карши Исхак Юсупович, видимо, поднял этот вопрос перед руководством области, так как по истечении некоторого времени в Чиракчи произошла смена руководства – первым секретарем райкома партии был назначен Бердияров (секретари формально избирались на районной партийной конференции).
Позже новый секретарь райкома вызвал к себе в кабинет мою мать, подробно расспросил ее о конфискации и замешанных в этом деле людях, расспросил о составе семьи, о положении семьи в данный момент, после чего, ничего не сказав, отпустил. Впоследствии непосредственные участники были строго наказаны, а заказчик травли семьи Дулатовых остался в тени, хотя у матери были подозрения, что он работал в райисполкоме и занимал высокий пост. Наказанные чиновники его не выдали. Однажды мы с матерью пошли за молодыми побегами верблюжьей колючки для нашей козочки, колючки рвали неподалеку от окон зданий райисполкома, на заброшенной полянке, в сторонке от огороженной территории райисполкома, неожиданно к нам подошел старший сержант милиции Гридасов и повел нас вместе с козой в здание милиции, я остался у входа в здание сторожить козу, а мать повели на допрос в дежурку, в дежурке милиционер задал матери первый вопрос:
– Почему без разрешения рвете колючку?
– А у кого я должна спрашивать разрешения, если все в районе знают, что это брошенная территория!
– Вы мешаете работникам райисполкома, они из окна видят Вас и отвлекаются от работы!
В этот момент, когда милиционер кричал на мать, в дежурку вошел начальник районной милиции капитан Назаров, он, узнав причину допроса, обозвал Гридасова тупым болваном, на что Гридасов стал оправдываться:
– Я же не самовольно, нам в дежурку позвонили из райисполкома и сказали, чтобы мы арестовали Дулатову за самовольство.
Когда моя мать пошла в райисполком разбираться, кто же там проявил «бдительность», в холе случайно повстречался ей секретарь райкома Бердияров (холл разделял коридор, ведущий в кабинеты райкома и райисполкома) и воскликнул:
– Вот хорошо, что я Вас встретил, завтра к началу работы зайдите ко мне в кабинет, у нас к Вам есть предложение, – сказал и направился к выходу.
Рукия Каюмовна, как назвал ее секретарь, стояла как вкопанная в пол холла, забыв, зачем пришла, пока не услышала голос:
– Опа, Вам плохо?
Встрепенулась и сказала в ответ:
– Спасибо, нет!
Вышла из здания и поплелась домой, теряясь в догадках. На другой день в назначенное время Рукия Каюмовна пошла на прием к Бердиярову, все еще теряясь в догадках, возле здания райкома стояла служебная машина. «Значит он у себя», – подумала она, смело вошла в здание и направилась в кабинет секретаря. Он сразу же принял ее, подробно расспросил, чем она раньше занималась, что умеет делать, выслушав ее ответ, секретарь райкома перешел к делу:
– Для того, чтобы поддержать вашу семью и как-то сгладить принесенные вашей семье страдания, мы приняли решение устроить Вас на работу в качестве буфетчицы при райкоме и райисполкоме. Ну как, устроит Вас наше предложение, и не дожидаясь ответа, продолжил: завтра же обратитесь к завхозу, он Ваш непосредственный начальник, он Вам расскажет Ваши обязанности, а сегодня у Вас есть целый день для сбора необходимых справок. Все, идите, а мы еще подумаем, как вашей семье в дальнейшем помочь.
Мать возвратилась домой и все пересказала нашей няне, на что Мамлякат опа промолвила:
– Худо бор экан! Бу одамга, Худоим баракатини берсин! (Есть бог!) (Пусть бог вознаградит этого человека!)
На другой день после встречи с секретарем райкома мать вышла на работу, встретилась с завхозом, он разъяснил ее обязанности: раздача пайков хлеба по предъявленным хлебным карточкам (существовала карточная система до 1947 года включительно), кипячение воды и заварка чая в течение рабочего дня. Сам буфет представлял собой огороженный деревянными стойками угол холла, где был стол для разделки хлеба и контрольные весы. Ответственность заключалась в том, чтобы общий вес принятого хлеба совпадал с количеством хлебных пайков и хлебных карточек, но главное, теперь и ей выдавали хлебные карточки. Понемногу привыкнув к обязанностям буфетчицы и выдержав испытательный срок, зная в лицо всех работников райкома и райисполкома, она справилась с работой. Ответственные работники, в том числе секретари и председатели, начали оставлять ей свои хлебные пайки, и тут она поняла, что имел ввиду секретарь райкома, когда говорил ей: «… подумаем, как вашей семье в дальнейшем оказать помощь». Строго экономя, мать сушила излишки хлебных пайков и складывала их в большой фанерный ящик, изнутри обложенный фольгой, из-под плиточного китайского чая. Каждый раз, провожая нас в школу, выдавала нам на обед по сухарю.
Вскоре по распоряжению Бердиярова нас, Лявмана, Рашида, Рафика и меня, определили в разные группы Чиракчинского детского дома, расположенного на окраине районного центра.
А в дни летних школьных каникул старшего брата Амана, после окончания восьмого класса, определили в детский дом пионервожатым, с дневным рационном питания. Весной 1945 года в период победы над фашистскими войсками, воинская часть Войска Польского, дислоцированная на территории Чиракчинского района, в спешном порядке погрузилась на автомашины и отправились на железнодорожную станцию. В этот день, мы как обычно, собирали хворост для котельной детдомовской кухни (кто не принесет охапку хвороста – того в наказание лишали обеда), а собирали мы хворост около палаточного лагеря, и заметили, как забегали польские солдаты, погружая на автомашины свое имущество, недалеко от них стояли куча пацанов из поселка, дожидаясь отъезда поляков. Увидев все это, я забросил собранный мной хворост, и побежал домой, где жили мать со старшим братом, чтобы рассказать им новость. Как только я рассказал, Аман бегом бросился к палаточному городку, я за ним. Когда мы подбежали к городку, солдаты уже уехали, а парни из поселка рыскали по блиндажам, собирая оставленные солдатами вещи, кто сундук пустой волоком тащит, кто кровать-раскладушку, а Аман подобрал два шерстяных почти новых одеяла. Детдомовские ребята за всем этим наблюдали со стороны, им ничего не нужно было, только мы, братья Дулатовы, были из этого района, нам любая вещь пригодилась бы.
Остальные воспитанники детского дома были из разных детских приемников, пойманные сотрудниками милиции на железнодорожных станциях, на базарах. Откуда они родом? И есть ли у них родители? Никто не знает. Разве, что сами детдомовцы, но они даже близким друзьям не обмолвятся, где и кто их родители. У всех детдомовцев один популярный ответ: На фронте, бьет фашистских гадов! В тот период эти слова дети произносили с гордостью.
Летом 1945 года организованно, группами, начали возвращаться с фронта оставшиеся в живых солдаты. Все жители райцентра и ближайших кишлаков с нетерпением ожидали прибытия первых автомашин с демобилизованными. Повсюду были развешены плакаты и лозунги. В центральном парке под тенью деревьев разостланы десятки цветных ковров, в открытых чайханах на свежем воздухе в тени деревьев установлены покрытые коврами топчаны – супы – в котлах готовится плов из свежей баранины. Музыканты время от времени зурнаями, карнаями, барабанами оглушают округу. Мы же – пацаны – стояли на дороге со стороны железнодорожной станции, откуда должны были появиться первые автомашины с фронтовиками, и увидев их, бежали, чтобы первыми сообщить ожидающим, набегу выкрикивая: Едут, едут! А потом, когда машины останавливались напротив парка, толпа встречающих окружала их и внимательно разглядывала лица фронтовиков, выпрыгивающих из кузова автомашины, чтобы увидеть среди них знакомых, близких и родных. Кто-то от радости плакал, кто-то от горя. К осени 1945 года здоровым и невредимым возвратился фронтовик Рисмагамбетов Избасар, муж моей старшей сестры. Сразу после демобилизации мой зять заехал к матери, проживающей в поселке Касталовка Уральской области, затем возвратился в кишлак Хазара Шахрисябзского района Кашкадарьинской области и начал работать учителем истории в местной школе.
В 1947 году отменили хлебные карточки, в связи с чем из-за ненадобности должности буфетчицы Рукия Дулатова лишилась работы, но за период работы в райкоме она завязала знакомства с супругами первого секретаря райкома партии Бердиярова и заместителя председателя райисполкома Утаева. Они проживали в общем дворе, моя мать, умеющая прекрасно готовить татарские и узбекские национальные блюда, как на работу ходила к ним домой и помогала в домашнем хозяйстве. Только в 1949 году она официально устроилась на работу санитаркой в районную поликлинику.
Районная поликлиника располагалась на окраине, над обрывом реки Кашкадарья, русло реки, годами размывая берега, отошло на сто с лишним метров, а под обрывом протекал рукотворный арык, называемый местными жителями Дарьинским, в верховье которого была водяная мельница.
Русло реки Кашкадарья ниже уровня районного центра примерно на 30 метров. Каждый год во время весеннего паводка река занимала новые территории, в реке водились сазан, усач, маринка, пузатка (подуст), из мелких рыб плотва, красноперка, пискарь, вьюн, а в тугаях водились кабаны, волки, шакалы, из птиц в большом количестве фазаны и перепелки.
Река Кашкадарья была кормилицей охотников и рыбаков. Рыбаки рыбачили ночью: подпусками, закидушками, или на перекатах – когда несколько человек факелом ослепляли рыбу и руками вылавливали крупных усачей. А днем ловили рыбу самодельными удочками или руками, прижимая рыбу к берегу.
Жители Чиракчи питьевую воду носили на коромысле из реки, несмотря на то, что по центру района тек большой арык, берущий начало в верховье реки. А так как, по берегам арыка расположены жилые дома, базар и другие достопримечательности района, вода арыка считалась не питьевой, хотя каждый год его чистили и углубляли.
В Чиракчи были две средние общеобразовательные школы; в одной преподавание велось на узбекском языке, в другой на русском.
Мы учились в просторной школе №2 имени В. Чкалова, где бессменным руководителем была Наталья Степановна Сорокина, учителя Евдокия Дмитриевна, Лидия Степановна, Рашида Алтынбаева, Муратов А.А., Канцерова Наиля, Музафаровы и другие. В младших классах, мы учились вместе с Амировым Шавкатом, Акчуриным П., Акчуриным Т., Аллояровым М., Бакировым, Бандуриным Ю., Бибарсовой Р., Волошиным, Мурадовой, Хаметовым М., Ялынским, Яшиным, Канцеровой А.
В 1947 году старший брат Аман, окончил 9 класс, но в связи недокомплектацией учеников в 10 классе не учился, стал учителем младших классов. В 1949 году после окончания 10 класса Аман на крыше железнодорожного вагона (из-за отсутствия денег на проездной билет) доехал до города Ташкента и поступил учиться в Ташкентский ирригационный институт.
В том же году второго брата Лявмана вместе с другими выпускниками детского дома направили в город Ташкент в распоряжение Министерства Трудовых Резервов, где их определили учиться в двухгодичное ремесленное училище № 11, по профессии «электромонтажник». После окончания училища Лявмана направили на работу в Казахстан.
Когда в августе 1952 года мои друзья из детского дома сообщили, что выпускников готовят к отправке в Ташкент на продолжение учебы, то я загорелся желанием отправиться вместе с ними, но, так как к тому времени я уже год, как был отчислен из детского дома, мы договорились, что я поеду дополнительно затерявшись в их многочисленной группе. С сопровождающей их воспитательницей – сумели договориться.
После встречи с ребятами из детского дома у меня был трудный разговор с матерью, в конце концов, получив ее согласие, собрал нужные документы для поступления в училище и за день до отправки на станцию группы выпускников детского дома. Я поехал в Яккабог, там переночевал у наших знакомых, на другой день, еще до приезда из Чиракчи группы из 16 человек, я был на железнодорожном вокзале.
Встретив своих друзей, с которыми жил в детском доме и учился в одной школе (нам всем было по 15-16 лет); мы обговорили наши дальнейшие действия, и при проверке численности нашей группы устраивали путаницу.

1950 год, г. Карши
Двоюродные сёстры:
Слева – Дулатова Раиса Исхаковна
Справа – Дулатова Марьям Аюповна

В общем, мы благополучно доехали до Ташкента, на трамвае добрались до Министерства Трудовых Резервов, которое находилось у трамвайной линии на повороте к улице Пушкинская.
В Министерстве нас никто не ждал, так как рабочий день закончился, пока старшая группы разбиралась, что к чему, мы ожидали ее у входа в здание. Прошел целый час, начало темнеть, когда в дверях появилась старшая воспитательница с дежурным администратором, нас пригласили войти в здание, поднялись по лестнице на третий этаж, вошли в просторное помещение, где нам приказали расположиться на ночлег до начала следующего рабочего дня.
На следующий день всю группу направили в Ремесленное училище №5, как мы ни упрашивали директора училища зачислить и меня тоже, директор был неумолим, объясняя нам, что время упущено, и дал мне совет обратиться в Министерство, возможно, есть в каком-либо училище недобор. Только там сейчас вправе дать направление в училище.
Попрощавшись с ребятами, я направился в ирригационный институт (адрес мне дали), там отыскал брата Амана, и с ним мы пошли в Министерство. Там нам дали направление в Ремесленное училище №11, где была вакансия только в узбекской группе, делать было нечего, выбирать не приходилось, и мы (с пересадкой на двух трамваях) поехали в училище.
Ремесленное училище располагалось на кольцевой трамвайной линии напротив Ташкентского текстилькомбината. Пройдя через проходную на территорию училища, мы направились к директору и предъявили ему направление, он безоговорочно зачислил меня в группу, где преподавание велось на узбекском, мне было все равно, мы росли в сельской местности и узбекский язык знали не хуже русского. В тот же день после бани, мне выдали форму училища; обувь, брюки, гимнастерку с черными погонами с надписью Р.У., фуражку с кокардой (крест накрест разводной ключ с молотком) и кожаный ремень с бляхой и надписью Р.У. – 11. После экипировки меня представили мастеру – педагогу, лет сорока по фамилии Щукин, он же руководитель группы, обучающий мастерству слесарей – сантехников. Мастер повел меня в общежитие, показал мою койку, потом представил группе ребят, с которыми мне предстояло два года не разлучаться.

1953 год
Форма Ташкентского Ремесленного Училища №11

На территории училища размещалось одноэтажное общежитие – казарма, на 300 койко-мест, столовая, котельная, баннопрачечная, двухэтажная школа, административное здание с красным уголком и библиотекой, кузница, слесарные и токарные мастерские, классы электрослесарей, электромонтажников, токарей, сантехников. Самая малая по численности группа была у слесарей-сантехников, никто из нас не понимал, что это за специальность, и в эту группу добровольно не поступали, престижней было выучиться на токаря.
Распорядок училища; подъем, зарядка, построение, завтрак, до обеда общеобразовательные уроки, обед, занятия по специальности, ужин, свободное время.
Уроки по специальности: один урок – теория кузнечного дела, потом в практические занятия в кузнице, через три месяца экзамен по теории и практике (кузнечная сварка, классификация металлов, ковка и закалка металлов).
Самым тяжелым было обучение слесарному делу, сначала надо было в кузнице подобрать марку стали, потом из нее выковать по чертежу болванку под заданную форму для гаечного ключа, молотка, зубила. Потом из этих кованных форм на слесарном верстаке, в тисках, разными напильниками, строго по размерам изготовить стандартные инструменты, отшлифовать вручную до зеркального блеска, чтобы не было ни одной риски, потом мастер по слесарному делу велел посмотреть свое отражение в изготовленных инструментах, отводил нас в кузницу, велел в горне разогреть инструменты до малинового цвета, закалить в воде и лишь потом на точильном станке по искрам определить марку стали. Ладошки рук у всех нас были в мозолях, зато было приподнятое настроение – впервые в жизни мы сделали своими руками что-то стоящее.
Дисциплина в училище была полувоенная, выходить за территорию училища в свободное от занятий время, не запрещалось. Директором Р.У. №11 в период нашей учебы был бывший военный летчик майор Герой Советского Союза, по национальности немец, мы редко видели его. В выходные дни нас приобщали к культурной жизни столицы, организовывали походы в театры, ТЮЗ, имени Хамзы, имени Мукими, оперы и балета им. Навои, а также в музеи столицы. В предпраздничные дни для участия в параде нас муштровали. Организовывали Праздник песни, изучали гимн Республики и национальные песни, несколько тысяч учащихся на футбольном стадионе «Спартак» под звуки оркестра, руководимого композитором Мухтаром Ашрафи, хором исполняли песни на узбекском языке, в общем постоянно чем-то были заняты. За забором, ограждающим территорию училища, располагался сквер, который огибала кольцевая линия трамвая, там мы вечерами отдыхали.
Я часто встречался со своим старшим братом, студентом, в институтском общежитии. Общежитие Ташкентского института ирригации и мелиорации сельского хозяйства до 1954 года располагалось на Урде, на улице Абдуллы Тукаева, мне было удобно добираться до Урды (в настоящее время на месте старого общежития высится современное здание Бизнес-центра).
В начале 50-х годов, прибывших учиться в Ташкент, особенно ребят из детских домов со всех концов Узбекистана, поражали хлебные магазины, где продавались десятки сортов хлебобулочных изделий, притом высокого качества (если сравнить с началом 21 века), особенно белые буханки хлеба с изюмом и, как тогда называли, горчичный хлеб. Недаром в Советском Союзе шла молва: – «Ташкент – город Хлебный».
В 1954 году Аман Дулатов, окончил учебу в институте и, получив диплом инженера-механика, был направлен на работу в город Карши, где его назначили главным инженером Кашкадарьинской Машино-экскаваторной станции (МЭС).

В августе 1954 года после экзаменов я стал слесарем-сантехником 5 разряда, а аттестат об окончании училища отправили на предприятие, где я должен был отработать как минимум 2 года. Меня одного из училища по разнарядке направили на стройку поселка городского типа, при предприятии п/я №29, поселок этот строился недалеко от города Ангрен Ташкентской области. По приезду в городок с направлением в руках я направился в отдел кадров строительного треста, после зачисления на работу по специальности сантехмонтажник мне выдали ордер на проживание в молодежном общежитии новом четырехэтажном здании, приспособленным временно под общежитие. Комендантом общежития оказалась пожилая женщина, ознакомившая меня с правилами проживания и распорядком работы столовой. Мне выдали матрас и чистые спальные принадлежности, комендантша проводила меня до квартиры, которая находилась в угловом подъезде на третьем этаже, своим ключом открыла дверь в большую прихожую, в одной из комнат указала на пустующую кровать и произнесла:
– В этой комнате Вас будет трое, а всего в квартире будут проживать семь человек, квартиру убирает уборщица, следите за чистотой, еду будете готовить сами или пользоваться столовой, которая расположена за углом. Все, желаю удачи, да, ключи от квартиры обязательно сдавать дежурному, ценные вещи можете сдать в камеру хранения, желаю удачи!
После ухода комендантши, я решил осмотреть всю квартиру. Наша комната оказалась самой большой: три кровати с тумбочками вдоль трех стен, широкое окно и балкон с видом на крутой склон горы, под которой протекала быстрая горная речка. От общей прихожей – дверь в санузел и дверь на кухню, из прихожей идет коридор, из которого слева и справа двери в две другие комнаты. Квартира угловая, удобная во всех отношениях, правая комната от коридора окнами выходит на центральную площадь с фонтаном посередине, от площади широкая ступенчатая дорожка к дворцу культуры, а окно левой комнаты с двумя кроватям выходит на новостройки.
К началу сентября 1954 года, наша квартира была полностью заселена жильцами, прибывшими со всех концов страны: Бобков А., Валиулин и Иванов – газосварщики, все они приехали из Подмосковного города Люберцы, Задорожный В. – слесарь-сантехник из города Днепропетровска, Ширяев Николай – каменщик из Ярославля, Ракитин Николай – слесарь-сантехник из Семипалатинска, все мы выпускники Ремесленных училищ и школ фабрично-заводского обучения.
Работал я в одном звене с Ракитиным на строительном участке мастера Кашина, в бригаде Рубена Акопяна, а остальные ребята трудились в других бригадах.
Наш район был окружен со всех сторон горами, находился в развилке трех ущелий и двух речушек стекающих с гор, и называлось наше поселение Развилкой. В городе были бараки для русских военнопленных, старый поселок, где теснились одноэтажные старые частные дома и новый городок, к нашему заезду, уже был отстроен с административными, культурно-бытовыми зданиями, общепитом, и жилыми многоэтажными домами первого микрорайона. Так что мы приехали на все готовенькое, оставалось достроить; второй микрорайон, административный корпус райкома партии и крупный больничный комплекс на окраине городка.
По приезду в городок; нас приятно удивила чистота улиц, порядок, изобилие продовольственных товаров, в магазинах было все, что душе угодно: свежее мясо, колбасы, тушки индюшек, кур, уток, десятки сортов шоколадных конфет, сахар, печенье, сгущенное молоко, сгущенное кофе и многое другое – в неограниченном количестве и по государственным ценам. Нам – детям, которые все время не доедали и пережили страшные голодные годы – все это казалось раем. Позже, когда я стал получать зарплату, зная по письмам, получаемым от матери и братьев из города Карши, что на предприятиях выдавали по одному килограмму сахара каждому работнику раз в месяц, я каждый месяц после получки отсылал посылки, наполненные шоколадными конфетами.
Интересно и приятно было после работы, и в выходные дни ходить по городку и, если были деньги, зайти в просторный и шикарный ресторан, где цены мало отличались от рабочих столовых, только ждать приходилось подолгу, зато сто граммов водки (норма) и отлично приготовленные первые и вторые блюда, плюс компот, обходился не более пяти рублей. Мы, холостяки, раз в неделю могли себе это позволить, так как зарплата, вместе с надбавками за высокогорность, за выслугу лет (10 процентов от общего заработка, в первый год работы, а последующие годы прибавлялись по пять процентов) выходила около 1100-1200 рублей. Мы еще не научились разумно тратить заработанные деньги, и поэтому у нас всегда, за 2-3 дня до получки, в карманах было пусто, и в эти дни мы работали без обеда, а вернувшись в общежитие, валяясь на кроватях, хохотали до слез, рассказывая анекдоты. Обычно продукты покупали вскладчину – для ужина и завтрака – но до получки не дотягивали.
Спиртными напитками мы не баловались, в общежитии строго запрещалось. В свободное время от работы занимались в спортивных секциях, в художественной самодеятельности, выступали перед зрителями во дворце культуры (я занимался борьбой и участвовал в хоре певцов), вообще организация культурно-массовых мероприятий была на высоком уровне. Некоторые ребята занимались общественной работой – по вечерам (по графику) участвовали в рейдах народной дружины. Я был избран членом бюро райкома комсомола. С удовольствием в субботние дни посещали общественную баню, баня с парной была шикарная, чтобы привлечь клиентов, перед входом в баню во дворе жарили шашлыки по 20 копеек за одну палочку, и в предбаннике (комната для отдыха, левая половина которой предназначена для женщин, а правая для мужчин) выдавали на прокат полотенца и простыни, а посредине между женской и мужской половиной зала стояла бочка с разливным пивом, после бани выпить кружку пива было как бальзамом на душу. Надо сразу заметить, в городе пьяных не было, если и были случаи, то неминуемо кончалось отрезвиловкой, вино-водочные изделия к продаже были запрещены.
Иногда – в выходные дни – ездили на экскурсию в Ташкент – этого добились ребята из общежития, приехавшие из разных концов страны, хоть этим мы отличались от бывших русских военнопленных, которым было запрещено покидать территорию городка, и репрессированных крымских татар, а также немцев из Саратовской области, которые жили отдельными поселениями в городе Ангрене, раз в неделю должны были отмечаться в горвоенкомате и безвыездно находиться по месту жительства, за исключением организованной поездки на работу и обратно.
Иногда в выходные дни с ребятами из общежития устраивали походы в горы, где собирали дикорастущие грецкие орехи, алычу и яблоки. Однажды рано утром пятеро строителей из нашей бригады решили разведать, где же находится самая высокая вершина горы, которая виднелась из нашего окна, местные рабочие нас пугали тем, что по пути мы могли встретиться с медведем, но нас это не остановило, и мы все-таки решили рискнуть. Сначала двинулись вниз по речке, в направлении, где мы строили больничный комплекс. По мосту перешли речку и, не доходя стройплощадки, свернули налево, поднялись на вершину, за ней высилась вторая гряда холмов, там росли кустарники дикорастущего миндаля, стали собирать плоды, извлекая из полураскрытых косточек ядра, начали их есть, сначала нам попадались кусты со сладкими плодами, потом начали попадаться горькие, отличить горькие плоды от сладких было невозможно, и мы перестали собирать, но кто-то из нас промолвил:
– Я слышал, что горькие плоды миндаля организму человека полезней, чем сладкие!
После этих слов мы наполнили карманы миндальными косточками и, преодолев несколько высоких холмов, подошли к снежной горе. Хорошо, что мы по совету старших товарищей по работе, оделись потеплее; у меня и у моего друга Ракитина поверх одежды были по случаю купленные на Ташкентском Тезиковском базаре модные по тем временам ватные фуфайки, а у остальных шинели из ремесленного училища, на ногах рабочие ботинки. В общем, утопая по колено в снегу, через 6 часов после начала похода мы оказались на вершине горы, откуда открывался вид на Ангрен. Мы недолго любовались этим зрелищем, так как засветло надо было успеть вернуться назад. Спускаться по склону оказалось труднее, чем подниматься вверх по снегу, под ногами метровая, а может и больше, толща снега, когда поднимались вверх, опирались руками, а вниз пробовали спускаться сидя, ногами вперед, и тормозить руками, минуя торчащие выступы скал. Так получалось лучше, местами спускались лежа на спине, головой вперед, используя ноги как рулевое управление и тормоза, до тех пор, пока толщина снежного покрова нам позволяла таким способом спускаться. К вечеру, уставшие, но с хорошим настроением вернулись к себе в общежитие. Никакого зверя мы не встретили, но зато безрезультатно погонялись за многочисленными стаями кекликов (горные каменные куропатки).
На другое утро после похода надо было выходить на работу, все тело с непривычки болело, ноги, словно свинцом налитые, еле передвигались, а сантехмонтажникам приходилось втечение рабочего дня бегать по этажам от верстака и обратно к верстаку, установленному перед подъездом здания. В тот период сантехмонтажники производили все работы только вручную: нарезали на трубах резьбу, гнули трубы-нужной конфигурации, изготавливали сгоны, разбирали по секциям чугунные нагревательные радиаторы, меняя прокладки, собирали требуемое количество секций, производили опрессовку каждого радиатора, после чего устанавливали их в квартире. В общем три дня, после нашего похода было трудно работать, старшие товарищи в бригаде над нами подшучивали. В бригаде вместе с газосварщиками было более 20 человек, в звене, которым я руководил, было 5 человек: Ракитин Николай, Щукин Виктор – все мы трое были одногодками – а еще с нами работали д. Саша (настоящее имя Адольф) – он проживал с семьей в Ангрене, грамотный пожилой мужчина, у него, как у всех репрессированных немцев, был 3 разряд, хотя по образованию он инженер. Работал также с нами дядя Женя. Он жил в барачном корпусе, бывший военнопленный, у него тоже был низкий разряд сантехмонтажника.
Дисциплина на работе была еще «сталинская»: опоздание к началу работы до 10 минут наказывалось штрафом (лишали дневного заработка), более 10 минут опоздания – не допускали к работе. За один день прогула дело могли передать в суд, а суд мог вынести решение и наказать до одного года исправительных работ.
В дисциплинарном отношении рабочие зависели от бригадира и мастера участка.

В середине декабря 1956 года мне и Ракитину Николаю из Ангренского городского военного комиссариата пришла повестка – призывали в ряды Советской Армии. На сборы отводилось две недели.
В день отправки мы явились в горвоенкомат и нас – большую группу призывников – повезли в Ташкент.
В Ташкенте на областном призывном пункте, который в то время находился на Саперной, нас, несколько сот призывников, не выпуская со двора, более двух суток продержали в тесноте, выделив каждой команде по одной комнате, где мы, сидя на полу, прижавшись к друг другу, дремали до рассвета.
Наконец на третий день всех погрузили в товарные (телячьи) вагоны и целый состав с призывниками из Ташкента тронулся в неизвестном направлении. В трескучий мороз в наглухо забитом вагоне, где внутри все металлические детали покрылись инеем, а печь-буржуйка остыла (из-за нехватки угля), мы дрожали от холода, и только через сутки, ночью на какой-то станции в Казахстанской степи поезд остановился. Нас выпустили по нужде, и чтобы запастись углем до следующей остановки. Вагоны запирали снаружи. На наш вопрос – Куда нас везут? Офицер – командир нашего взвода – отвечал:
– Когда приедете на место, узнаете.
В итоге через семь суток, полуголодных, холодных и простывших молодых парней из Узбекистана, выгрузили на станции Сталинград. В первое время мы ничего не соображали, нас построили и колонной куда-то повели, шли мы недолго, где-то через 15 минут, мы очутились во дворе какой-то воинской части, на пол часа нас распустили, потом снова построение, перекличка, вывели строем из части и повели по той же дороге, по которой привели в часть. На свежем воздухе мы немного пришли в себя, и кто-то в строю начал шутить:
– Нас, наверное, назад в Узбекистан отвезут, мы им тут не нужны?!
Нашу колонну повернули вправо к одноэтажному строению, и мы увидели вывеску банно-прачечного комбината.
Завели, приказали раздеться догола, все вещи, приказали выбросить в кучу, за исключением денег и ценных вещей. После бани нам выдали новые солдатские формы с черными погонами, сапоги, шинель, вроде бы по размеру. У выхода из бани построили в колонну и строевым шагом (строевой шаг у нас не получался, мы наступали друг другу на пятки) повели обратно в воинскую часть. На плацу воинской части нас определили по взводам, и с этого дня мы должны были втечение трех месяцев пройти курс молодого бойца.
В тот же день мы узнали, что начали служить при воинской части отдельного особого учебного полка, где обучают младших командиров для службы в железнодорожных войсках.
С первых дней службы мы – узбекистанцы – почувствовали, что значит дедушка Мороз: кругом лежит толстым слоем снежный покров, при каждом шаге раздается характерный хруст, над каждым солдатом при выдохе клубится пар, а щеки, будто иголками колет.
С первого дня с утра до вечера нас стали обучать: Уставу воинской службы, построению, строевому маршу. На второй день муштры я почувствовал слабость в теле – сказалось пребывание в холодном товарняке, некоторые солдаты жаловались командиру, что плохо себя чувствуют, на что он отвечал; что так бывает в первое время, и это скоро это пройдет.
На третий день службы во время строевой подготовки я буквально вывалился из строя и очнулся только на больничной койке медсанчасти, температура под сорок, трудно глотать, меня в тот же день на машине скорой помощи отвезли в военный госпиталь. Месяц я провалялся в госпитале, вообще могли выписать из госпиталя и пораньше, я последние 10 дней от безделья не знал покоя, обращался к лечащему военврачу, чтобы меня выписали, на что он отвечал:
– Не соображаешь боец, тебе еще 3 года служить, запомни солдатскую пословицу: «солдат спит, а служба идет!». Спасибо надо сказать мне, что я такой добрый, а ты – Когда? Когда?
В общем, когда меня выписали из госпиталя, за мной приехал сержант-командир отделения – и сопроводил до воинской части. Еще через пару дней мы – призванные на службу из Узбекистана – на плацу приняли присягу и стали рядовыми солдатами. После принятия присяги, за исключением одного взвода, который оставили при полку в роте ЧМО (часть материального обеспечения), в основном, на кухню-поварами, котельщиками, остальных направили служить в строительный батальон железнодорожных войск. Друг мой – Ракитин Николай – остался в полку – служить в котельной, нас же отвезли за сорок километров от Сталинграда, в степь, где дислоцировалась воинская часть. Наша рота была полностью из новобранцев, а вторая рота по соседству с нами состояла из старослужащих. В первую ночь перед отбоем нас предупредили, чтобы мы свои новые кожаные ремни (а ремни выдаются на весь срок службы) спрятали как можно лучше, так как во время сна старослужащие могут незаметно поменять их на свои. Так и случилось – у некоторых поясные ремни были ночью заменены. Утром, после подъема, мы заметили, что на спинках наших коек, установлены таблички с фамилиями и должностными обязанностями. Лично у меня ниже фамилии было написано: бульдозерист-скреперист, что такое бульдозер я знал, а слово скрепер – для меня было незнакомо.
В первый же день службы в путейном батальоне нам приказали очистить от ледяной корки плац, где обычно производили построение батальона. Толстый слой льда отбивали при помощи ломов и штыковых лопат.
Стоял трескучий мороз, что для нас – азиатов – редкость, и мы весь день (с перерывом на обед) чистили плац. В последующие дни службы, кроме строевых маршей и марш-бросков в полном солдатском снаряжении по заснеженной степи, занимались практической подготовкой, укладкой железнодорожных рельсов. Теоретические занятия проходили; в больших брезентовых палатках, где стояли печи – «буржуйки» и учебные парты, рассчитанные на один взвод солдат, а также стенды с инструментами путейцев, деталями для путепровода. Как обычно, занятие вел заместитель командира взвода старший сержант срочной службы. Трудно давались теоретические занятия рядовым, призванным из горных аулов Кавказа и горных кишлаков Узбекистана, а таких солдат у нас во взводе было большинство. Они не понимали или плохо понимали русский язык, тем более технические термины. Если узбекские парни старались (и по природе своей были терпеливыми и дисциплинированными), парни с Кавказа: абхазцы, аварцы, грузины и другие, сидели на занятиях словно на «гвоздях», переговариваясь между собой, мешая другим сосредоточиться. В первое время, на теоретических занятиях между кавказцами – слушателями и сержантом (он тоже родом с Кавказа), возникали перепалки, вследствие чего взыскание получал весь взвод. В таких случаях сержант давал взводу команду:
– Встать, надеть шапки (ушанки), на выход!
У входа в теплую палатку в одних гимнастерках в двадцатиградусный мороз строили взвод в два ряда. Шагом выводил за территорию воинской части, а дальше – марш-бросок на расстояние около километра и обратно, в часть. От нас клубами поднимался пар, так повторялось несколько раз, пока однажды, во время марш-броска, один долговязый солдат – из грузин (в основном из-за него перепадало всему взводу) отказался подчиняться сержанту и отстал от колонны. Сержант приказал колонне остановиться, на своем языке что-то сказал трем солдатам, они направились в сторону отставшего солдата, а нас сержант повел в палатку. В этот же день нам стало известно, что те трое солдат избили долговязого грузина, и через месяц, в связи с непригодностью к воинской службе, его комиссовали из рядов советский армии. Также запомнился такой случай: сержант – заместитель командира взвода (он обучал нас путейному мастерству), – как-то попросил у одного рядового солдата – родом из горного аула, который едва понимал по-русски, повторить пройденный материал и как пример показал ему костыль, при помощи которого крепится стальной рельс к шпале:
– Как называется вот эта деталь?
Рядовой встал с места, мнется и молчит, обдумывая смысл сказанного сержантом. Сосед по парте шепотом, издеваясь, подсказывал ему. Солдат тихо произнес подсказанное слово.
– Что ты говоришь, мямля?
– Говори громче!
Солдат во все горло повторил слово. Взвод взорвался громким смехом, услышав непристойное слово, даже сержант не сдержался от смеха и тут же серьезно произнес:
– Еще раз такое услышу на занятиях, подсказчику не поздоровится! От нашего взвода еще никто не мыл общественной уборной, следующий шутник будет первым кандидатом.
Тут мы все поняли – лучше молча сидеть в тепле и внимательно слушать сержанта, чем получить наряд вне очереди или на морозе бегать по заснеженному полю.
После двухнедельной теоретической подготовки перешли к практическим занятиям. Практические занятия проводил тот же сержант. Офицеров (командира роты и командира взвода) мы видели только на утренней и вечерней проверках, а также на строевых занятиях.
Мы путейцы, были во власти заместителя командира взвода. Практическим навыкам обучались в чистом поле, где лежали два старых рельса и штабель деревянных шпал. Инструменты приносили с собой. Сначала специальной кувалдой учились вбивать в шпалу костыли, считалось нормой забить костыль в три удара.
Затем научили в полевых условиях откалывать кусок стального рельса при помощи кувалды и зубила и лишь потом укладывать на определенном расстоянии друг от друга шпалы, на них с помощью шаблона уложили рельсы, между шпалой и рельсом установили башмаки, и обучались вбивать костыли до тех пор, пока не получалось с трех ударов. Когда я задавал вопрос своему командиру взвода, когда же меня будут обучать на бульдозериста-скрепериста, командир отвечал:
– В любой обстановке солдат железнодорожных войск обязан, в первую очередь, иметь навыки ремонта разрушенных железнодорожных путей и после этого обучаться специальности.
Мне легко давалось обучение на путейца, так как навыки работы молотком, кувалдой, ножовкой, зубилом, гаечными ключами и другими инструментами, у меня были.
К концу первого месяца службы в путейном батальоне к нам в часть – из штаба полка, расположенного в Сталинграде, приехало несколько офицеров для отбора специалистов из числа солдат первого года службы.
Для комплектования штатных единиц по обслуживанию учебного полка им требовались телефонисты-связисты, писари, слесари и другие.
Я тоже записался в число желающих поменять место службы, мне с первого дня не понравилась эта часть, тем более там в полку остался служить мой друг Коля Ракитин, с которым до призыва в Армию мы работали в одной бригаде. В общем, проверили мой почерк, а при собеседовании я рассказал, что умею слесарить, работать автогенной резкой, знаком с кузнечным делом, имею стаж по сантехмонтажным работам.
Через несколько дней штабной офицер приехал за теми, которых сочли нужным отобрать, в их числе оказался и я. Нас привезли в учебный полк, и почему-то меня зачислили курсантом в автомобильный батальон, что даже неплохо.
Каждый день кроме строевой и боевой подготовки нам преподавали автомобилестроение. Классы были увешаны плакатами, на стендах стояли разрез деталей, двигателя и прочее специальное оборудование. Нас обучали опытные офицеры – преподаватели. Наш автобат занимал первый этаж трехэтажного кирпичного корпуса с окнами, выходящими на городскую улицу и трамвайную линию, а с внутренней стороны окна глядели на плац полка.
Служба курсанта была изнурительно тяжелой, и каждый из нас мечтал о скорейшем окончании учебы, но впереди было еще 9 месяцев кропотливой работы над личностью сержанта, которого впоследствии отправят в какую-нибудь воинскую часть, где он будет командовать рядовыми солдатами, и лишь от него зависит кем стать: воспитателем ли, или роботом Устава, или извергом, который данной ему Властью будет издеваться над беззащитными рядовыми солдатами. После ужина в свободный час в красном уголке, в котором можно было писать письма родным и близким, мы мечтали – куда же нас отправят после учебы; кто-то мечтал попасть в Среднюю Азию, кто-то на Дальний Восток, и так далее…
Моя мечта не сбылась, так как за нас думали другие. Не прошло и месяца с начала моей учебы в автобате, к нам неожиданно во время занятия вошли в класс командир батальона и незнакомый майор. Взвод встал по стойке «смирно», проводивший с нами занятие отрапортовал комбату, в ответ прозвучала команда:
– Вольно!
Вошедшие что-то тихо сказали капитану и вышли из класса, капитан же после команды «Сесть», направился в мою сторону и сказал:
– Курсант Дулатов, к выходу!
В недоумении, оставив свои тетради с записями, я вышел из класса, за дверью стоял приятного вида майор спросил у меня:
– Вы по специальности слесарь?
– Так точно!
– Пойдемте со мной!
Мы вышли из учебного корпуса и направились через плац в сторону двухэтажного здания, где размещалась полковая санитарно-медицинская часть. Иду, а сам думаю: «Какую же работу мне прикажут делать?»
Не доходя до подъезда санчасти, вошли в дверь оружейно-пулеметной мастерской, которая была расположена в правом крыле здания. Там находился старший сержант я по Уставу приветствовал его и стал ждать дальнейших распоряжений. Майор обошел небольшую мастерскую, с круглыми пирамидами винтовок и автоматов, посредине и верстаками вдоль стен. У задней стены в углу стоял большой металлический сейф. Командир пригласил меня подойти к одному из верстаков со слесарными тисками, вытащил из своего планшетника чертежный лист и, показывая его, спросил:
– Сможешь изготовить по этому чертежу ключ?
Черчение для меня в ремесленном училище было любимым предметом, на экзаменах я получал пять с плюсом. После утвердительного ответа, майор приказал старшему сержанту (заведующему оружейной мастерской), выдать все необходимые инструменты. Так же приказал:
– Из мастерской никому не отлучаться, никого не впускать!
И – по граждански добавил:
– Это я к тому, чтобы Вам не мешали и не отвлекали от работы, работа срочная. Вечером зайду за результатом.
Когда майор вышел из мастерской, старший сержант закрыл дверь с внутренней стороны на замок, подошел ко мне и с ехидством сказал:
– Посмотрим, каков ты мастер, я три ключа изготовил, но ни один не открыл секретный сейф, их надо вытачивать на станках, а станков у нас нет. Майор из особого отдела потерял ключ и теперь в страхе мечется, второй день ночует в своем кабинете, а наш (пока об этом не доложили полковнику) хочет по дружбе ему помочь, хорошо, что чертеж хранился в другом сейфе, а то бы сразу доложили куда надо.
Изучив чертеж ключа сложной конфигурации, пользуясь напильниками, я выточил форму, а потом принялся за сверление ручной дрелью пазов и отверстий. К назначенному времени ключ был готов, осталось проверить на деле, и от нечего делать я попросил у старшего сержанта мелкую наждачную бумагу и отшлифовал ключ до зеркального блеска.
Пришел капитан (к этому времени из уст старшего сержанта я уже знал, что он занимает при штабе полка должность начальника артвооружения), забрал у меня чертеж с ключом и приказал идти за ним. Штаб полка был расположен на территории воинской части. Минуя плац, вошли в двухэтажное здание штаба, без стука вошли в кабинет особиста, там находился другой майор, мне подали ключ и показали сейф, чтобы сначала я сам опробовал свое творение, без труда за два щелчка открылся внутренний замок, рядом стоящий особист (особый отдел) рукой придержал дверцу сейфа, чтобы я случайно не увидел его содержимое. Вижу капитан и майор повеселели, и тут я понял, что дальнейшая моя служба в полку каким-то образом изменится. Начальник артвооружения приказал следовать за ним, прошли по коридору мимо Знамени полка и стоящего рядом часового с винтовкой, часовой стоял не шелохнувшись по стойке смирно (в это время я и предположить не мог, что через семь месяцев буду удостоен высокой чести сфотографироваться у Знамени полка, и фото с благодарственным письмом от командира полка будет выслано матери). Капитан пригласил меня в свой кабинет и мягко и просто по-граждански сказал:
– Ну, а теперь давай знакомиться, да ты присаживайся, я капитан Погодин, занимаю должность начальника артиллерийского полка, расскажи о себе, извини, что я на ты, Вы получится по-военному, итак, я слушаю.
Выслушав меня, капитан задал вопрос:
– Хочешь служить оружейным мастером?
Я, не задумываясь, по-военному ответил:
– Так точно!
– Хорошо, иди на занятия, а через два дня вернется начальник мастерской – старший лейтенант Соколов – (мастер спорта по стрельбе), он будет твоим начальником и командиром взвода, а я подготовлю к этому времени приказ от начальника штаба полка. Могу сказать тебе, что служить оружейно-пулеметным мастером намного интереснее, чем быть просто шофером, да и на шофера выучиться сможешь заочно, только попозже, когда себя проявишь отличным мастером, заслужишь почет и уважение, тебе все двери будут открыты, тем более ты имеешь разряд по стрельбе, здесь можешь добиться высоких результатов.
Через 2 дня, после встречи с капитаном Погодиным старшина роты части материального обеспечения полка (Ч.М.О.П.) Млынарский прибыл к нам в казарму и после всех формальностей сопроводил меня к себе в роту. В помещение роты сначала зашли в каптёрку, где на стеллаже была пустая ячейка с порядковым номером для хранения личных вещей. Он приказал Каптенармусу выдать мне постельное белье, в казарме показал мою кровать и приказал:
– Заправь кровать и марш в оружейную мастерскую!
Я заправил постель, как приказали, уложил в рядом стоящую тумбочку туалетные принадлежности и стал изучать расположение казармы. В казарме никого не было, она была чистая и просторная с высокими и широкими оконными проемами, окна с одной стороны выходили на городскую улицу, а с другой во двор части, двухъярусные кровати стояли в четыре ряда – повзводно – разделял их широкий коридор с колоннами, на торце которого был установлен турник для физических упражнений, рядом на полу стояли две двухпудовые гири. Мне досталась кровать внизу (второй ярус был не занят) поближе к окнам во двор. Изучив все, я вышел из казармы, отдал честь стоящему у входа дежурному, спустился на первый этаж и направился в оружейную мастерскую. По уставному спросил разрешения войти, в мастерской кроме оружейника находился старший лейтенант, я доложил, что прибыл такой-то в его распоряжение. Это был начальник оружейной мастерской и мой командир взвода Соколов. Около часа Соколов читал мне наставления, после чего выделил мне верстак, инструменты, рабочую одежду и ключи от металлической дверцы, где в кармашках хранились запасные части от винтовок конструкции Мосина, называемых трехлинейкой, и от другого оружия, стоящего на вооружении в тот период.
Так с начала апреля 1957 года я приступил к службе в должности рядового оружейно-пулеметного мастера.
В обязанность оружейно-пулеметного мастера входило проверять и восстанавливать боеспособность оружия – за смену сорок единиц боевых и учебных винтовок, два-три автомата, один пулемет и иногда личное оружие офицеров полка.
Надо было также выезжать и присутствовать на стрельбище с каким-нибудь личным составом батальона (где и в полевых условиях применять свои знания), присутствовать во время проведения салютов в честь праздников, следить за безопасностью и, если это требуется, быстро восстанавливать ракетницу. Салютовать командованием округа было поручено нашему учебному полку. Перед проведением залпового салюта мы – оружейники – перепроверяли все имеющиеся ракетницы, чтобы случайно не произошел самовыстрел. Ракетницы были простой конструкции и ненадежны. Залповый салют производили с середины Волги, стоя на палубе какого-либо судна. Это зрелище наблюдал народ, гуляющий по набережной Волги. Должность оружейного мастера не освобождала от выполнения Устава, внутреннего распорядка. Наряду со всеми солдатами надо было дежурить по роте, в полной амуниции – весом 16 килограмм – участвовать в марш-бросках, лучшие солдаты стояли часовыми у Знамени, все без исключения повзводно по графику дежурили на полковой кухне – в основном чистили картошку.
В общем, служили по утвержденному распорядку роты, а в роте самым главным был старшина сверхсрочной службы Млынарский, не старшина, а зверь, но справедливый. Рота части материального обеспечения полка (в полку нас называли чмошниками), состояла из 4 взводов, а в каждом взводе, как и положено, три отделения. Один взвод более 30 солдат состоял исключительно из поваров нашего призыва, то есть из Узбекистана, они работали на кухне посменно круглосуточно (надо же кормить более тысячи человек). Другой взвод состоял из спортсменов призывного возраста, членов футбольной команды Сталинградского «Ротора», а также чемпионов Вооруженных Сил и страны по борьбе и боксу. Они служили между спортивными сборами и соревнованиями, зато, когда они были в роте, старшина заставлял их мыть полы в казарме, и, если кто из них огрызался, то получал дополнительных три наряда вне очереди – мыть туалет и ротный умывальник. При этом он приговаривал: – Вы редко бываете в казарме, за вас другие служат, а теперь послужите и вы в нашей родной армии! И добавлял: Это ты на гражданке Чемпион, а роте ты солдат.
Третьим взводом командовал замначальника штаба полка по тылу. Состав взвода выполнял работы, связанные со снабжением полка продовольствием содержал свинарник, работал в котельной.
Наш взвод состоял из оружейников, дежурных по штабу телефонистов, связистов, писарей, санитарных инструкторов, сапожника, киномеханика, парикмахера. Командовал взводом старший лейтенант Соколов. Фактически ротой управлял старшина роты Млынарский родом с Западной Украины, строгий с зычным громким голосом, но справедливый. Его командный голос не перепутаешь, в роте его все боялись, несмотря на срок службы (и «старики» и «салаги»). При утренней команде «Подъем!» вся рота моментально вскакивала с постелей, за 55 секунд; одевались по форме, заправляли постель, а старшина в это время с секундомером в руках следил за каждым солдатом, подыскивая очередную «жертву». Кто не уложился в отведенное для построения роты время, получал в наказание до трех нарядов вне очереди: мытье общественного туалета, умывальников, казармы.
Однажды старшина Млынарский взял очередной отпуск (он проживал на квартире в черте города), а вместо него, временно, назначили одного из старших сержантов взвода с писклявым голосом. В первый же день, при утренней побудке солдаты роты; медленно, не спеша, занялись привычным делом, а старики (третий год службы) вообще не встали с постели, на спинках кроватей появились таблички – «Не кантовать!». Сколько бы не бесился исполняющий обязанности старшины все без толку. Дело было в воскресенье, командир роты как положено, отдыхал дома. Надумал старший сержант встретиться со старшиной роты, и вместе они придумали, как разрешить проблему. Записали голос Млынарского на магнитофон. На следующее утро, старший сержант, когда подошло время подъема, на всю громкость включил магнитофон с голосом Млынарского, рота – все как один – выстроилась в коридоре.
Спросонок мы не поняли, старшины нет, а голос его слышали, думать над этим было некогда. И лишь за завтраком мы узнали, как был использован голос Млынарского, записанный на магнитофон. Над нашей ротой смеялись все, кому не лень.
Не в пример курсантам, которые после окончания десятимесячного курса разъезжались по всем воинским частям Железнодорожных войск, солдаты роты обслуживания учебного полка проходили службу все три года на одном месте. На них была возложена обязанность обеспечения жизнедеятельности воинской части. Над каждым солдатом из роты обслуживания вне казармы был свой начальник из офицерского состава, под защитой которого находился тот или иной специалист. Такими разнохарактерными солдатами управлять было трудно, поэтому в роту обеспечения подбирали такого старшину, который в отсутствие офицеров, мог обуздать любого. Именно таким был старшина Млынарский, высокий, широкоплечий, красивый, с громким, зычным командирским голосом и непререкаемым авторитетом как среди рядовых, так и среди сержантов. Командир полка, полностью доверял ему, фактически в роте он был хозяином, и его приказ выполнялся беспрекословно. Для него не было разницы «салага» ты или «старик». Даже за мелкие нарушения распорядка он давал один наряд вне очереди.
И если слышал в ответ оправдания, добавлял:
– Два наряда вне очереди!
Если его разозлить, то от имени командира роты, назначал и 5 нарядов вне очереди и лишал очередного увольнения в город. Лучше было отдать честь и произнести:
– Слушаюсь, один наряд вне очереди!
Один из капитанов штаба полка исполнял обязанности командира нашей роты, он появлялся в казарме только один раз – при утренней проверке. После построения роты старшина докладывал командиру роты – все, что произошло за сутки, и состав роты после переклички старшина выводил на физзарядку. После пробежки вокруг части и физзарядки по пояс умывались и строем шли на завтрак. После завтрака каждый отправлялся (кроме дежурного по роте) по своим служебным делам. Примерно через месяц, с тех пор как меня назначили оружейным мастером, старший оружейно-пулеметный мастер, он же заместитель командира взвода, получил приказ о демобилизации из рядов Советской Армии, в связи с чем сдал свои дела в оружейной мастерской согласно акта прием-передачи мне, а перед этим он попросил меня поменяться кирзовыми сапогами. Дело в том, что у меня сапоги были сравнительно новыми, а у него изношенные, впридачу к изношенным сапогам он мне предложил свою двухрядную гармонь. Я с удовольствием на этот обмен согласился, так как давно мечтал приобрести инструмент. Прежде чем произвести обмен, мы обязаны были поставить в известность старшину роты. Вдвоем подошли к старшине, а старшина объяснил мне:
– Так у нас в роте негласно заведено – уезжающий на гражданку перед родственниками и знакомыми хочет показаться во всей красе, а изношенные сапоги могут испортить общий вид. Обычно сапоги, поясные ремни меняют те, которые проживают в сельских местностях, где бездорожье, слякоть и грязь, а городским они не нужны. Тебе же обещаю, если у тебя эти сапоги придут в негодность, я поменяю их на более подходящие, так что сильно не расстраивайся.
А то, что впридачу к обмену мне достается гармоника, мы оба промолчали, старшине не обязательно это знать.
Так я обзавелся гармоникой, и в одно из увольнений в город в книжном магазине купил себе самоучитель. В свободное время, вечерами, я учился по нотам играть на гармошке, запершись у себя в мастерской.
На второй день после увольнения со службы старшего оружейного мастера меня (приказом по полку) назначили старшим оружейно-пулеметным и заведующим оружейной мастерской полка, по штатному расписанию эту должность должен был занять старший сержант, но за отсутствием в полку таковых доверили рядовому солдату. Пока новобранцы проходили курс молодого бойца, в оружейной мастерской трудился один я, иногда мне помогал старший лейтенант Соколов, начальник мастерских. После принятия присяги к нам в мастерскую назначили двух солдат: рядового Морозова и рядового Тян.
В просторном цехе оружейной мастерской вдоль стен напротив оконных проемов стояли четыре слесарных верстака с закрепленными на них слесарными тисками, инструментами, измерительными приборами и запасными частями для стрелковых оружий. На вооружении (в тот период) чебного полка, были винтовки конструктора Мосина с трехгранными штыками и автоматы ППШа конструктора Шпагина. Посредине цеха стояли две круглые, изготовленные из дерева с гнездами для винтовок и автоматов, пирамиды. На вооружении полка также были станковые пулеметы, ручные пулеметы. У офицерского состава – пистолеты конструкторов Токарева и Макарова. Пистолеты офицеров, ремонтировал на своем верстаке старший лейтенант Соколов, а в его отсутствие ремонт производил старший оружейный мастер. Пистолеты на ремонт приносили сами офицеры.
С новоявленными оружейными мастерами старший лейтенант Соколов сначала провел соответствующий вводный курс, после чего закрепил за мастерами рабочие верстаки и приказал им наблюдать за работой старшего мастера и запоминать все, что он делает.
Я снимаю из пирамиды винтовку и медленно показываю, с чего надо начинать обследование винтовки, при выявлении какого-либо дефекта сразу устраняю его, согласно руководству по ремонту стрелкового оружия, для этого у каждого мастера в верстаке имеется руководство, приборы, калибры и приспособления. После каждого учения курсантов в полевых условиях выявляется масса дефектов в стрелковых оружиях, это прежде всего: сбит прицел, деформирован штык, трещина в прикладе или даже откол, заедает затвор и многое другое. Все это мастера сначала выявляют согласно графика проверок, установленного штабом полка, и поручают старшине роты, чтобы выявленное дефектное оружие было направлено в оружейную мастерскую, где на стендах заново проверяются и устраняются обнаруженные недостатки и доводятся до полной боеспособности. Старший оружейно-пулеметный мастер работает в тесном контакте со старшинами рот, которые отвечают за боеспособность стрелкового вооружения, в связи с чем, мастеру часто приходится ходить из роты в роту, что рядовым солдатам без сопровождения командира отделения запрещено. А так как форма одежды рядового из роты обслуживания и курсанта школы одинаковы, встречные офицеры меня часто останавливали (меня еще мало кто знал):
– Рядовой, ко мне!
– Я сказал – бегом! – Кто такой? – Из какой роты?
– Кто твой командир? Почему не ходите строевым шагом!
И только четко отвечая на вопросы, объясняя, что хожу по служебным надобностям, я мог продолжить путь.
Встречались и привередливые офицеры. Офицеры на плацу и во внутреннем дворе встречаются часто, так как муштруют курсантов: то один батальон, то другой. Так продолжалось до тех пор, пока мне не присвоили звание ефрейтора, со знаком отличия на погонах, а звание мне присвоили на седьмом месяце службы. Ко мне в мастерскую часто наведывался мой друг Ракитин Николай. Каждый делился своими впечатлениями по службе, он служил при котельной сантехником и кочегаром. Сначала служба у Ракитина шла нормально, был он веселым и жизнерадостным, высоким и физически сильным, мы еще на гражданке привязались друг к другу, ходили вместе на танцы, в походы в горы, занимались спортом.
В последнее время я заметил, что Ракитин стал хмурым, малоразговорчивым, каким-то дерганным. На мои вопросы отвечал уклончиво, только попросил меня взять на хранение его деньги. На следующий месяц принес 37 рублей и пояснил, что деньги собирает для покупки стоящей вещи. На этот раз он разоткровенничался и сказал, что командир отделения придирается по всякому поводу и сильно достал его:
– Если врежу я ему по морде, он (сержант) может остаться калекой, и меня из-за этого могут отправить в штрафной батальон. Лучше я над собой что-нибудь сделаю. Ребята из отделения посоветовали покурить смесь махорки с шелковой тканью, а я не курящий, ума не приложу, что мне делать? Но терпение уже иссякло…
– Ты что, Коля, какой болван тебе дает такие советы, потерпи, я что-нибудь придумаю, поговорю сначала с начальником артвооружения майором Погодиным, он хорошо ко мне относится, может, переведет тебя в нашу мастерскую. Но с переводом ничего не получилось. После этого, через месяц, в воскресный день. Ракитин попросил свои сбережения и с увольнительной в руках покинул территорию части. Через неделю я узнал, что Ракитин дезертировал из части. Через несколько суток, после дезертирства его поймали. Через два месяца Ракитина конвоировали в нашу часть, чтобы после медицинской комиссии уволить из рядов Советской Армии как душевнобольного. Он дожидался оформления соответствующих документов, свободно разгуливал по территории части и к вечеру зашел ко мне в оружейную мастерскую.
Мы долго с ним беседовали, и тут он рассказал свою историю:
– Я дождался очередного увольнения в город, забрал у тебя свои деньги, которые ты копил для меня, извини, что скрыл свой поступок от тебя, ты бы всячески меня отговаривал, потому что я твердо решил в этот день дезертировать, больше у меня не было сил терпеть издевательства сержанта. В день увольнения, избегая встречи с военным патрулем, перед отправлением поезда я попросил одного парня купить билет до города Саратова, в Саратове слез с вагона, добрался до города Энгельса, там сел на поезд, отходящий в сторону Оренбурга, объяснив проводнице, что отстал от своего поезда. А в Оренбурге меня задержал военный патруль, так как я был объявлен во всесоюзный розыск. Содержали меня в штрафном батальоне до решения военного трибунала, потом сопроводили для освидетельствования в военно-медицинскую комиссию, там меня, благодаря председателю комиссии, признали душевнобольным. Председатель комиссии позже сказал:
– Я не хочу, чтобы такой молодой и здоровый человек одним нашим решением испортил свою жизнь, я старый еврей и в жизни многое повидал, ты мне все честно рассказал о причине твоего поступка, ты еще не испорченный человек, поэтому я и решил тебя спасти.
– Вот так Шадман, таким образом я освободился от злейшего моего врага сержанта, а не от службы в Армии, где некоторые командиры не хотели меня выслушать и понять.
На другой день после нашей встречи Ракитина в сопровождении одного санитара отправили на родину, и больше не было о нем никаких известий.
Наш Отдельный Особый учебный полк или, как его называли солдаты и гражданские, школа сержантов располагался в черте города на территории бывшего женского монастыря, который был основан еще до Октябрьской революции. Обширная территория военной части, находилась в километре от железнодорожного вокзала, рядом с казармами были остановка городского трамвая, физкультурно-спортивный стадион, кинотеатр. Вокруг учебного полка расположены старинные двухэтажные здания из красного кирпича, позже приспособленные под казармы и другие цели. Между двухэтажными зданиями впритык был построен двухметровой высоты забор. В воинской части напротив двухэтажного здания штаба полка располагался плац для учебных строевых занятий, во все стороны от плаца были расположены двухэтажный клуб со спортивным залом и кинозалом, санитарно-медицинская часть, оружейная мастерская и другие подсобные хозяйства полка.
По рассказам офицеров и старослужащих, с территории женского монастыря, до берега Волги был подземный ход, это приблизительно около двух километров. Подземный ход с человеческий рост начинался с полуподвала клуба, во времена нашей службы этот вход был замурован, и была установлена решетка из толстых арматурных прутьев.
Видимо, при обороне Сталинграда в 1942-43 годах, когда город был почти весь разрушен, и каждый квадрат земли был разворочен снарядами и бомбами, подземный ход тоже был разрушен, а в наше время он и вовсе стал не нужен.
Раскопки, производимые внутри воинской части в целях укладки трубопроводов, свидетельствуют о том, что в период Сталинградской битвы на территории бывшего женского монастыря располагалась крупная воинская часть немцев. Они здесь же хоронили убитых. При разработке траншей под теплотрассу вдоль стены у входа в оружейную мастерскую курсанты школы наткнулись на захоронение немецкого офицера.
Курсанты осторожно начали разгребать захоронение, сначала приподняли продолговатый предмет в истлевшем футляре, затем слипшийся с грунтом маленький предмет, больше вроде ничего примечательного не было, кроме скелета в истлевшей форме. Мы с лейтенантом через траншею по широкой доске прошли ко мне в мастерскую, где я очистил от грунта находки, которые оказались серебряной чайной ложечкой и немецким офицерским кортиком. Кортик я начистил до блеска, ржавчина его не тронула, и лейтенант, обрадовавшись, забрал его с собой, оставив мне серебряную ложечку. Курсанты сидели на краю траншеи и не знали, что делать с останками немца, пока не появился офицер из штаба полка. Между прочим, и раньше при разработке грунта на территории части находили многие предметы: десятизарядный малокалиберный Винчестер американского производства, хранимый в сейфе начальника оружейной мастерской Соколова, правда, без приклада, видимо, деревянные части винтовки сгнили в грунте, я несколько раз держал в руках ствол Винчестера, изучая его конструкцию.
Несмотря на то, что прошло (в период моей службы) долгих 14 лет после ожесточенных боев, Сталинградская земля, нет, нет, да и удивляет, особенно при производстве земляных работ, строительстве объектов, посадке деревьев часто на минах подрывались дети. Много случаев было, когда подростки находили снаряды и, чтобы заработать на сдаче цветного металла, подрывались на снарядах, об этом часто писали в газетах.
В летнюю жаркую погоду, когда температура воздуха поднимается до 40 градусов и больше, и 14 лет спустя после освобождения Сталинграда, знойный ветер из степи доносит до части трупный запах, исходящий из недр земли, но до центральной части города этот запах не доходит, так как там много зеленных насаждений. Центральная часть Сталинграда после окончания войны была заново отстроена. О былом напоминает развалина старой мельницы.
Ускоренными темпами продолжается строительство жилых многоэтажных домов в новых микрорайонах. Любимое место отдыха и гуляний горожан и гостей города – центральная площадь, рядом с площадью центральный парк культуры и отдыха, драматический театр и центральный универмаг.
От центральной площади по широкому бульвару и широкой лестнице спуск на набережную Волги и речной вокзал.
Службу в областном центре не сравнить со службой в воинской части, расположенной где-нибудь на периферии. За примерное поведение, солдатам нашей роты, раз в десять дней, в воскресные дни, предоставляли увольнительные в город. Сначала нас выстраивали в одну шеренгу перед штабом полка на плацу, дежурный офицер из штаба давал нам наставления, после чего обходил строй и проверял парадную форму одежды и, если заметит в форме изъян: медные пуговицы не отполированы до блеска, подворотничок грязный или не отглаженный, или что-то другое, лишал этого солдата увольнительной. Другие же строевым маршем подходят к контрольно-пропускному пункту и, пройдя через КПП, расходятся в разных направлениях.
Я в увольнение обычно ходил с рядовым Третьяковым, он служил в музыкальном взводе, или с рядовым Желябиным, мы с ним вместе призывались из Ангренского городского военного комиссариата Ташкентской области.
Одним из первых наших походов была поездка на знаменитый Мамаев курган, где происходили особенно ожесточенные бои (сентябрь 1942 года и январь 1943 года).
У подножья Мамаева кургана, где обычно останавливаются туристы, установлена мемориальная стена из гранитных плит с именами погибших при штурме огромного кургана советских воинов.
Мамаев курган… На этом кургане около 7 веков назад был погребен предводитель Великой Орды Мамай, название кургана сохранилось до наших дней. С голой вершины кургана открывается обзор на многие километры вокруг, не даром во времена Сталинградской битвы, кто владел Мамаевым курганом, тот был хозяином положения, а сейчас об этом напоминают оставшиеся на поверхности кургана мелкие ржавые осколки снарядов и бомб.
Чтобы не мозолить глаза военных патрулей, мы обычно свое увольнение в город начинали с посещения драматического театра. Покупали дешевый солдатский билет на любую постановку, там в антракте, в театральном буфете, выпивали по кружке пива, еще до окончания спектакля покидали здание драмтеатра и отправлялись на набережную Волги, иногда на понтоне переправлялись на левый берег реки, где отдыхали от службы в свое удовольствие.
Праздно шатаясь по городу, мы старались избегать военных патрулей, которых в городе было очень много. Встреча с военным патрулем не сулит ничего хорошего, могут придраться по любому поводу и отправить на гарнизонную гауптвахту. Было негласно заведено: для военных патрулей были свои и чужие, чужие – это солдаты из других родов войск. Наша рота иногда оказывала помощь селу, например, в период сбора бахчевых мы выезжали в Камышинский район на сбор арбузов. Служба в оружейной мастерской полка была намного интересней: мы выезжали за город на стрельбище с учебными батальонами, производили работы в оружейном арсенале, занимались со спортсменами пулевой стрельбой, нам разрешали посещать вечернюю городскую школу, заниматься спортом. Например, я, кроме бега на длинные дистанции, занимался пулевой стрельбой из боевой винтовки и пистолета, дважды меня включали в сборную команду гарнизона. Я участвовал во Всесоюзных армейских соревнованиях по дуэльной стрельбе из боевой винтовки в Днепропетровске. В полном боевом снаряжении в пятидесяти метрах от огневого рубежа бегом приближаешься к рубежу, падая, загоняешь патрон в патронник и, лежа, сбиваешь мишень неприятеля. Меня включили в сборную команду гарнизона для участия во Всеармейских соревнованиях по биатлону. Стрелять я умел, у меня был первый спортивный разряд, а на лыжах ходить не умел, и мне за месяц до открытия соревнований приказали научиться бегать на лыжах. Выдали гоночные спортивные лыжи, в городе лежал снег, и я на лыжах уходил за городскую черту и там тренировался, осваивая бег на лыжах. Пока учился, две пары лыж пришли в негодность. Опытные лыжники меня научили подбирать смазку, смазывать лыжи при помощи паяльной лампы. Так я первый и последний раз, заняв пятое место, участвовал в первенстве по биатлону под Саратовом.

Ефрейтор Дулатов.
Рядовые: Морозов и Тян
В оружейно-пулемётной мастерской
1957 г, Сталинград – 30

В августе 1957 года, мне присвоили звание ефрейтора, и с этого времени я по форменной одежде стал отличаться от курсантов школы, что давало преимущество. Курсанты при встрече со мной первыми отдавали честь, можно было свободно ходить по территории военной части.
Кроме того, я свободно мог, минуя контрольно-пропускной пункт, выйти из расположения полка по каким-либо служебным надобностям, ссылаясь на начальника артиллерийского вооружения полка майора Погодина, с которым мы были в хороших отношениях, и он всячески помогал мне, в моей службе, даже приглашал к себе на квартиру, познакомил с супругой и своими детьми.
В сентябре 1957 года приказом министерства Вооруженных Сил СССР, ввели новый знак отличия – нагрудный знак «Отличник Советской Армии», которым один из первых был награжден и я
В октябре 1957 года мне приказом командира полка полковника Лобанова предоставили краткосрочный отпуск на 24 сутки, из них 14 суток на дорогу. В тот период от Сталинграда до Карши на поезде добирались за 7 суток. В приказе было отмечено – «… за досрочное выполнение задания по консервации стрелковых оружий».
Это была изнурительная работа: целыми днями на солнцепеке, в кипящем оружейном масле, разогретом в специальной ванне, сначала расконсервировали от старой смазки металлические части стрелковых оружий, хранящиеся в складах арсенала, а после охлаждения снова их консервировали от ржавчины. Весь в масле в течение месяца, обед привозили из нашей части прямо к месту работы.
Пока ехал на поезде домой, один попутчик в нашем вагоне, намекая на мое звание ефрейтора, рассказал анекдот:
– В Сибирской глухой деревне две женщины – соседки сидят на скамейке у своего крыльца и рассказывают друг другу семейные новости. Одна другой говорит:
– А я письмо получила от своего сыночка, он у меня служит в Морфлоте, он водит военный корабль, по морям и океанам!
– Ишь ты, а мой тоже давеча прислал мне письмо, пишет, что ему недавно присвоили очередное звание, и он стал большим начальником, а вот какое ему звание дали – не могу вспомнить!
– Лейтенант што ли?
– Да нет, бери выше!
– Полковник, генерал?
– Да нет, вот ты подскажи мне, какое звание было у проклятого Гитлера?
– По-моему, ефрейтор!
– Во, во, точно, и у моего сына такое же звание!
Добравшись до Карши, зашел в новый отстроенный ведомственный дом с двумя спальнями, кухней и широкой крытой верандой, с большим внутренним двором, выделенный старшему брату Аману, работавшему главным инженером Кашкадарьинской областной машинно-экскаваторной станции.
В этом доме впервые за многие годы собралась вместе семья Дулатовых: мать, пятеро братьев, жена старшего брата Ильхамия, их маленький сын Наиль.
Пожив 10 дней в кругу своей семьи, возвратился в свою военную часть.
В 1958 году, ближе к осени, нашей оружейной мастерской поручили модернизацию станковых пулеметов конструктора Горюнова, находящихся как в воинских частях Сталинградского гарнизона, так и в арсенале. Дело в том, что у этого оружия был один недостаток – в открытые щели пулемета забивались мелкие частицы пыли, вследствие чего в боевой обстановке части пулемета заклинивало, в связи с этим конструкторы оружия придумали защитные приспособления от песка и пыли, которые мы устанавливали.
За досрочное выполнение работы по модернизации пулеметов от имени командования Приволжского округа мне предоставили очередной отпуск, с поездкой домой.
В начале декабря 1959 года, когда до демобилизации оставалось около месяца, мне предоставили очередной отпуск, я этому крайне был удивлен. Когда я начал разбираться, зачем это нужно, оказалось, что меня хотят оставить на сверхсрочную службу, якобы многие мечтают об этом. У меня испортилось настроение, я уже считал оставшиеся часы до приказа. Дело принимало серьезный оборот, в ход пошли «тяжелые танки», вызвал к себе в штаб командир полка, обещал присвоить звание старшины, квартиру в городе, должность начальника оружейной мастерской (старший лейтенант должен был получить капитана и более высокую должность). Только я уперся. Пошли угрозы, мол, приказом имеют право продлить срок службы еще на одни год. В конце концов, ровно через три года день в день 27 декабря 1959 года, по полку вышел приказ, и я покинул часть.

Свидетельство о публикации № 04072015135621-00384886 на Grafomanam.net

Читателей произведения за все время — 298, полученных рецензий — 0.

Голосов еще нет

Потомки татарских мурз (Повесть)