Сознанье пустоты приходит с холодами, когда вдвойне важней тепло любимых рук… А люди – как стихи. Они надоедают. Зажмурься, отмахнись – и никого вокруг. И вдоль, и поперёк прочёсываю город – балтийский Сайлент Хилл – все площади пусты и улицы глухи. И где-то ходишь ты. И встретимся нескоро. Ходы известны – контора пишет. И нет секретов о нас с тобой. А я шагаю домой и слышу, как осень шкерится за спиной. Покрылось лето гусиной кожей. Сдавай билеты на вход в Провал. И тратить нервы – себе дороже. И ты, конечно, опять права… А в доме тихо. Подъезд загажен. На стенах – росписи. И коллаж: какой-то Паша так любит Машу, что матом кроет их весь этаж. Вини их, лирик, в поганом вкусе. Наставь их, лирик, писать в приват. Но Паша любит. И Маша в курсе. А стены? Господи! Наплевать. Я сам закрашу… Я сам на деле не вижу дальше маранья стен. Какие б маски мы ни надели, они не смогут поднять с колен. Какие б цепи нас ни душили, они не рвутся пожатьем плеч. И этим мелочным «или – или», наивно призванным уберечь… От самого себя… Укрыться в эти будни, как в логику программ и россказни врачей, учившихся на три. А если станет трудно, пришлю Говоруна сказать, что я ничей. Идущие на смерть приветствуют кого-то. Летящие на свет в безмолвии горят, пьяны от самого сознания полёта. Который оборвут тугие якоря.