Белла, худенькая, с тугим животом, обтянутым хлопчато-бумажной водолазкой, дремала в кресле. У ее левой руки валялся на полу иллюстрированный журнал. Янек вошел тихо, шаркая домашними тапочками. Он постоял несколько минут, всматриваясь в лицо спящей жены, потом смущенно кашлянул.
Белла открыла глаза — ясные, точно и не спала — и улыбнулась. Загадочно и словно вглубь себя, как обычно улыбаются беременные женщины.
- Меня уволили, - сказал Янек.
Он знал, что не нужно рубить с плеча, но ничего не мог с собой поделать.
Белла потянулась. С улыбкой нагнулась за журналом, подняла его и машинально полистала.
- Я знаю. Смотрела телевизор. Везде останавливаются туманные машины. В Берлине, во Франкфурте, в Дрездене. Наш город — четвертый по счету.
- Белла! - он возвысил голос. - Ты слышишь, что я говорю? Я потерял работу.
- Но ведь ты можешь найти другую?
- Не могу. Ты представляешь себе, сколько человек оказались на улице? Тысячи! А может, и десятки тысяч! Куда, скажи на милость, все эти люди должны устроиться?
- Меня не интересуют все, - возразила она.
- Ну, конечно. Только мы с тобой — и наше уютное гнездышко? Но я — один из всех. И мне не выдержать такой бешеной конкуренции. Я и не умею ничего особенного. А если бы и умел...
Он махнул рукой.
Белла слушала мужа, слегка наклонив голову. Вернее, даже не его слушала — в ее теле, словно крошечные часики, тикала чужая жизнь.
- Так что, - он облизал сухие губы, - думаю, ты понимаешь. Придется сделать аборт. Сейчас не время заводить ребенка.
- Нет!
- Ну, милая, - продолжал уговаривать Янек, и ласковые слова давались с трудом, словно что-то внутри него заржавело, - ты должна понять. На что мы будем жить? Ты ведь не хочешь, чтобы наш сын голодал?
Белла помотала головой.
Журнал опять соскользнул на пол и раскрылся.
Яркая фотография на развороте — парень в бейсболке и девушка в красном топике. Оба красивые и белозубые, прихлебывают пиво из кружек. На заднем плане — две готические башенки в зеленом тумане и надпись: «Бери от жизни все!»
Янек взглянул — и скривился.
- Как-нибудь, Яничек, - сказала Белла. - Как другие живут — так и мы проживем.
- Ну, как ты можешь быть такой легкомысленной? - простонал он в отчаянии. - Читаешь всякую ерунду, вот и жизнь для тебя — как рекламная картинка. Ты же ничего в ней не смыслишь. Ну, хорошо, допустим. Подумай еще вот о чем. В какой мир ты собираешься его привести? Посмотри, что в городе творится.
Белла встала — легко и пружинисто — и оглаживая ладонями юбку, подошла к окну. Туман редел и, бледнея, распадался на части. Он сбивался в мохнатые кучи, и казалось, что внизу, на газоне, пасется стадо кучерявых розовых овечек.
- Что творится?
- Это же крах цивилизации! - с пафосом произнес Янек.
- Да?
- А ты как думала? Города без тумана — чем они станут? Это ведь просто неприлично, дико, это... я не знаю как. Они потеряют свое лицо, индивидуальность... станут похожи один на другой. Раньше ты знала, что Дрезден, к примеру, зеленый, Эрфурт — розовый, Берлин — желтый, а Франкфурт-на-Майне — оранжевый. А теперь что? Все одинаковые? Приедешь ты, например, в Берлин, и даже не поймешь, где находишься. То есть поймешь, конечно, если в Берлин приедешь, но все равно... - он совсем запутался и оттого еще больше злился, - сама посуди, как ходить по такому городу?
- Ну, и пусть потеряют. Яничек, ну, какая нам разница? Мы с тобой кроме Эрфурта нигде не бываем. И почему трудно ходить? Без тумана видно лучше, а не хуже. Раньше туманных машин вообще не было.
- Ну, да. Раньше и люди без одежды разгуливали.
- В раю?
«Вот и разговаривай с женщинами, будь они неладны!» - мысленно выругался Янек. Ему хотелось ухватить Беллу за шкирку и встряхнуть — чтобы вспомнила, кто в доме хозяин и не болтала чепухи.
- Да какой, к черту, рай, - ответил он грубо. - Вот представь, приходишь ты в магазин, а там все голые? Понравится тебе? И что тогда? Что, а?
Он раздражался все сильнее и сильнее, и размахивая руками, наступал на жену. А та стояла, спокойная, чуть выпятив живот — еще не большой, только слегка округлившийся. Она гордилась им. Белла словно несла его миру — как величайшую драгоценность. И ни до чего другого ей не было дела.
- Ничего, Яничек, - улыбнулась она. - Ничего не будет. И не надо на меня кричать.
Янек хоть и понимал, что не надо, но уже не мог остановиться. Он сам себя распалял.
- Так что, ты не будешь делать аборт? - орал он на побледневшую жену. - Не будешь? Ну, и убирайся из моей квартиры! Вон отсюда, не хочу тебя больше видеть!
Квартира, на самом деле, принадлежала не ему и не Белле, а банку, поскольку кредит на нее не был выплачен. Но Янек словно забыл об этом.
Жена кротко взглянула в его бешеное лицо и принялась собирать вещи. Она вытряхивала из шкафа и совала в большую дорожную сумку какие-то совсем уж странные штуки: бутылочку, пеленку, байковые ползунки, маленькую вышитую кофточку... Янек смотрел и удивлялся. Ребенка еще нет на свете и не известно, будет ли, а эта ненормальная уже запасает для него одежду! Нет чтобы взять для себя лишнюю тряпку.
- Пока, Яничек, - сказала Белла и, опустив голову, прошла мимо него.
Хлопнула входная дверь, и дробно простучали по каменным ступеням каблучки.
Янек упал на кровать и зарылся лицом в подушку. Он не хотел выгонять жену и раскаивался в своей несдержанности. Теперь ему оставалось только одно — по крайней мере, так он думал — из окна, вниз головой... Но Янек лежал и не двигался. Не спал и не плакал, а просто ждал. Вдруг Белла вернется или телефон зазвонит и кто-нибудь сообщит, что все как-то утряслось, проблемы решились и выход найден.
Не известно, сколько он так провалялся без дела, но в конце концов встал и нетвердыми шагами приблизился к окну. Распахнув обе створки, влез на подоконник и, удерживаясь обеими руками за раму, опустил взгляд.
Туман почти рассеялся. Из пасущихся на газоне овечек осталась одна, да и та — маленькая и жалкая — на глазах становилась прозрачной. Она таяла, как медуза на горячем песке. Безобразные, как покрытые ракушками волноломы в час отлива, торчали дома. Их откровенная нагота внушала отвращение. Бесила, как нагота давно не любимой женщины. Янек ненавидел город, Беллу, самого себя. Вся его жизнь оказалась напрасной, пущена буквально на ветер. На тот самый ветер, что вымывал сейчас из самых дальних закоулков последние розовые клочки.
Янек стоял, пошатываясь. Голова кружилась, а ноги онемели и точно вросли в подоконник. Его душа отчаялась и стремилась в бездну, а тело не желало умирать. Оно хотело слезть с окна, пойти на кухню и заварить себе чаю. Потом свернуться калачиком в кресле, и укрывшись теплым пледом, забыться перед телевизором. А там — будь, что будет.
Он цеплялся за раму и не знал, на что решиться, кого послушаться.
Вечер вышагивал на мягких лапах. Крался по улицам, как мальчишка-граффитчик с баллончиком. Тут мазнет по стене розовым, там позолотит карниз или водосточный желоб. А что он вытворял на крышах — и не разглядеть хорошенько. Глаза жжет. Белла шла по городу, дивясь его непривычной яркости. Вот он, оказывается, какой, без тумана. Красивый? Нет, это неправильное слово. Она крутила головой, то вверх, то вниз, то по сторонам. Небо еще беспокойное, рваное, в жидких розовых облаках, но сквозь дыры уже пробивалась бледная голубизна. Асфальт курился желтоватыми испарениями. Здания, которые в тумане казались гладкими и белыми, пестрели выбоинами, дождевыми потеками, грязными пятнами, полосками мха. Их давно никто не красил. И все-таки они были такими, как надо. Нет, не красивыми. Честными. Вот какими они были. Честный город приветствовал Беллу свежим ветром и солнечным светом.