«Жизнь течет, впадая в детство…»
Б. Херсонский
Жизнь течет, впадая в детство…
В белом кружеве акаций
Катя, вечная невеста,
в подвенечном бродит платье,
повторяя: «Где же Миша?
Что-то я его не вижу!?».
Еле слышно, еле слышно, –
детство дальше, детство ближе…
Во дворе пирамидальный
тополь разрезает небо.
Осень, кипяток вокзальный,
с перебитым носом ребе
вопрошает: «Где же Миша?
Что-то я его не вижу!?».
Еле слышно, еле слышно, –
Детство дальше, детство ближе…
Каждой ночью я в тоннеле
между старостью и детством,
то кружусь на карусели,
то раскачиваюсь в кресле,
восклицая: «Где же Миша?
Что-то я его не вижу!?».
Еле слышно, еле слышно, –
Детство дальше, детство ближе…
То ли Тора вторит небу,
то ли небо вторит Торе…
Разломив буханку хлеба,
не поставив точку в споре
безнадежном, словно вечность,
словно жизни многоточье,
снова время бьет картечью,
снова я, проснувшись ночью,
повторяю: «Где же Миша?
Что-то я его не вижу!?».
Еле слышно, еле слышно, –
Детство дальше, детство ближе…
***
Мы любим далеко не самых лучших,
не самых добрых и красивых, тех
мы любим, лишь кого нам дарит случай.
Вернее, Б-г. Чей ручейковый смех
нам снится по ночам, чьих рук объятья
не в силах мы до гроба позабыть…
Мы помним жесты, пуговицы, платья, -
а как еще прикажете любить?
Баллада
Был жаркий май. Цветы акации
покрылись пухом тополиным.
В степи, недалеко от станции,
мы встретились. Ты в платье длинном,
в очках, огромных до нелепости,
в сандалиях на босу ногу
тропинкой шла к турецкой крепости,
уснувшей на холме пологом.
Косынку, на затылок сбитую,
поправила знакомым жестом.
И все давным-давно забытое
внезапно в памяти воскресло.
Давно разорванная линия
моей судьбы опять сомкнулась.
Тебя окликнул я по имени,
ты вздрогнула и обернулась, -
за кратким мигом узнавания
раздался возглас удивленья…
– Ты здесь одна? – Нет, я с компанией.
А ты? – Да я работы пленник,
в командировке. Поезд вечером,
решил немного прогуляться.
А ведь с последней нашей встречи той
прошло, пожалуй, лет семнадцать? –
– Семнадцать лет и девять месяцев.