Е.Л
Ветер, вскормленный жирной блестящей листвой,
Неизбежно становится тучен, шумлив и нахален,
Он вдыхает, пьянея, глубинные запахи спален
И соцветий раскрывшихся темный тяжелый настой.
Эти примеси в воздухе как-то влияют на мозг,
Потому что обыденность вдруг обретает глубины,
И глупеешь при виде банально цветущей рябины
И в оберточном мусоре видятся блестки стрекоз.
А спускается вечер – великий гример-пилигрим,
Сочинитель лукавый пленительных фальсификаций,
Да еще если рвутся повсюду гранаты акаций
Вряд ли кто-нибудь выйдет досрочно живым из игры.
Берегись! В каждом вдохе присутствует явный подвох,
Превращающий в тайну движенья твоей диафрагмы,
Ты увидишь внезапно – из логова лоз виноградных
За тобой наблюдает крылатый языческий бог.
Не уйдешь от стрелы! Даже если в обнимку с травой,
С колотящимся сердцем, с глазами, смотрящими внутрь
Неизбежно случится в одно из сияющих утр
То, что было когда-то и что еще будет с тобой.
Ожидание весны
Город щедро бросает ночные огни,
как червонцы - за ворот, за пазуху, в рот
чахлой девке весне, вознесенной над ним,
раздвигающей ноги, как створы ворот.
И горят ее щеки ничуть не стыдом -
то стада поднимают туманный восток,
и пульсирует жилка под тающим льдом,
и вальсирует голубь, круша водосток.
Отъедайся, весна, на московских харчах!
Не видать нам другой в этот сумрачный год.
Полудикие - ждем, когда, гол и курчав,
из горящего лона возникнет Эрот.
Наши лица - осколки недужной зимы
оплывут, протекая сквозь рук решето.
Ничего, мы возьмем друг у друга взаймы,
чтобы только попасть в этот цирк Шапито.
Ave, грусть!
Смотри! Летят пушинки сорных трав,
увидишь, только голову задрав
до хруста в позвонках. О ave, август!
О ave, грусть, рожденная травой,
а это расставанье с головой –
то Бахусом навеянная благость.
Держу прохладный шарик тишины
под языком и этим решены
соблазны задавания вопросов.
Все так неясно, страшно и легко –
как будь-то в лавку шла за молоком,
а улетела дымом с папиросы.