И она пришла, золотая,
Мысли, словно лес, обнажая.
Я сидел на кухне с гитарой,
И она не казалась мне старой.
Я ей рассказал про поляны,
На которых звенит земляника.
Нет, я не казался ей пьяным,
Комната казалась безликой.
Стол накрыт березовым шпоном,
Вместо штор тряпичное что-то.
Боже! Как мне это знакомо.
Будто я частица чего-то.
***
Ей уж за тридцать, красива, не замужем,
Ищет Патриция бой-френда за морем.
Любит Патриция туры кредитные,
Любит массажи электромагнитные.
Был у нее паренек, да раскашлялся,
Помер потом под Житомиром, кажется.
Как-то, однажды, в солнечной Турции,
Выпив текилы сдуру две порции,
Принца увидела в Турке Патриция.
Тело под платьем покрылось потницами.
Был он высокий, худой, безволосый.
– Наша семья, - говорил, - из Колоссы.
Мы производим с отцом калабасы
И продаем их по будням на трассе.
– Наша семья из далекой Неруссы.
Папа на флоте работал матросом,
Мама служила в школе техничкой,
Это потом я стала Москвичкой.
Я вышиваю, пою и танцую.
– Что вышиваешь?
– Тоску холостую.
– Я калабасовый ветер на трассах.
Перемещаю в пустых калабасах.
– Слышала я этот ветер в России,
В камерном зале, в сонатах Россини.
Образ басиста в них бродит безликий.
Здравствуй мой принц, равновеликий!
***
Не снимет никогда в суставах боль
Дождя эпилептический припадок.
Небесный иероглиф перьевой
Оспорит радуга над садом зрелых яблок.
На берегу скупой реки Хрипань
Стоял мужчина ростом в два аршина.
В руке окаменевшая тарань,
На мастерке желток яичный с глиной.
Он строил дом из высушенных рыб,
Больших и малых, окнами на реку.
Чешуйчатая крыша, как парник,
Тепло давала в доме человеку.
Его друзья встречали вечера
В больших театрах, выставочных залах.
По речке проплывали катера,
И время, заикаясь, замирало.
Взмахнув удилищем, он ловко уложил
Ночного выползка на дно речного ила.
Он леску делал из воловьих жил,
И жизнь его таким, как есть, любила.
Он рассуждал, что в восемьдесят лет
Он рыбы сможет наловить в достатке,
Чтобы, закрыв строительный проект,
Раскинуть грядки в шахматном порядке.
Прихлопнув муху шахматной доской,
Он размышлял о жизни, как о ходе.
Потом во сне на часовом заводе
Он снова видел маятник Фуко.
Он видел город, видел красные дома,
На окнах были запертые ставни.
Он видел вышедших на время из ума
Суицидальных птиц падучих стаи.
Еще он видел разные цвета,
Как в стекла своего калейдоскопа.
Потом образовалась пустота,
Пустое множество, как будущего квота.