* * *
Может, просто больничная скука.
Или так уж решила жизнь –
Протянули друг другу мы руки,
И огнём наши взгляды зажглись.
А сегодня усталая память
Зов сердец воскрешает на миг,
Чувств былых суматошная замять
Всё настойчивей просится в стих.
<…>
* * *
Любовь пытались объяснить
Философы,
Усердно морща над столами лбы,
Её монахи гнали чёрным посохом,
Под клобуками прячась от судьбы.
Любовь всегда была в ладу с поэтами.
Во славу её звенели струны строк.
<…>
* * *
<…>
Служа и долгу, и науке
Вы – как весенние лучи…
Врачи, я слышал краем уха,
Умеют иногда лечить.
<…>
* * *
Ты броской не пленяешь красотой,
Но писаных красавиц мне дороже.
Твой милый образ – скромный и простой,
Что на величие души помножен.
<…>
* * *
<…>
Мы, словно легендарные Атланты,
Поддерживаем мирный небосвод.
И всё идёт, как надо. Бьют куранты.
И в каждый дом приходит Новый год.
* * *
Хорошие мои, поэту вы улыбнитесь краем глаз.
Я со страниц газеты
Сегодня поздравляю вас.
<…>
* * *
Часы отстучали двенадцать,
И новым взволнован я днём.
В хорошее время, товарищ,
В весёлое время живём.
<…>
* * *
<…>
Судьбу мы крепкими руками
В горниле новых дел куём
И ею управляем сами,
Как кормчий опытный рулём.
И так далее, и тому подобное. Всё в том же ключе. Всё в том же стиле. Всё в том же духе. Всё в том же роде. Правильно и скучно. Говорят, есть стихи, и есть поэзия. Так вот. Это – даже не стихи. А в лучшем случае – более или менее удачно зарифмованные, избитые и затёртые плакатные фразы.
Однако, лично мне бросились в глаза три стихотворения Владимира Григорьевича, вошедшие в его большой посмертный сборник, которые так выбивались из всего того, что о нём говорилось, так не соответствовали его устоявшемуся имиджу. Но именно они – и здесь не может быть никаких сомнений – говорили и говорят об очень многом. Именно в них он был правдив, как нигде и как никогда. Вот одно из них:
БЫЛО ДРУЗЕЙ У МЕНЯ НЕМАЛО
Было друзей у меня немало,
Как будто верных, да вот беда,
Когда испытаний пора настала,
От них не осталось даже следа.
Так уж нелепо всё получилось,
Просто нарочно придумать нельзя! –
У жизни за что-то попал я в немилость,
И сразу чужими стали друзья.
И другое, ничуть не менее правдивое в своём обнажённом драматизме стихотворение:
ДРУЗЬЯМ
На стене причудливые тени.
Тишина забралась под кровать.
Сад зелёный новый плащ наденет,
Только мне цветов уже не рвать.
Видно, скоро я "сыграю в ящик".
Вслед друзья мне скажут, вот беда:
Был он, в общем, парень настоящий...
Слава Богу, что концы отдал.
Надоел он хуже горькой редьки
Со своими "трам-тара-ра-рам".
Забурунный был поэт - на редкость! -
Как теперь устроился он там?
Надо полагать, что название этого стихотворения не лишено горькой иронии. Третье же стихотворение лично я – человек в последние годы далеко не склонный к сантиментам – и вовсе не мог читать без слёз:
В НОВОГОДНЮЮ НОЧЬ
В новогоднюю ночь
Пью вино я
Без друга, без тоста.
Пью один на один
Со своей одичалой тоской.
В новогоднюю ночь,
До обидного просто,
Одиночество
Стало ко мне на постой.
За окном, в бесконечности,
Плавают звёзды,
Холод дальних миров
Притаился за плёнкой стекла.
Понимаете, люди,
Нужны мне, как воздух,
Ваша ласка и нежность
И немножко тепла.
И это пишет семейный человек! Вот истинная цена всем тем байкам, которые в последующие годы лились рекой. Ох, сколько потом было сказано о трагической, но мужественной судьбе поэта-инвалида (впрочем, его судьба, действительно была по-своему мужественной и при этом гораздо более трагической, чем только можно представить, в конце концов чего стоит одно лишь стихотворение, только что процитированное!), о любви и верности его супруги (что, увы, является самой наглой, беспардонной и циничной ложью, и – надеюсь – в наши дни, когда Библию не читал только ленивый, нет особой надобности в том, чтобы лишний раз напоминать, кто является отцом лжи), сколько водили-переводили школьников на экскурсии в мемориальный дом-музей Владимира Григорьевича Калмыкова, а потом ещё заставляли их писать сочинения на основе всего этого бреда! Бедные, бедные дети! Лучше бы им рассказывали о подвиге защитников Конституции, трагически погибших в 1993м году! Вот о ком можно и нужно писать школьные сочинения! Однако же, низ-зя! Не велено-с!
Даже переулок, на котором располагался (потому пишу в прошлом времени, что, наконец, он прекратил своё существование и хочется верить, что не возродится более никогда, но об этом – чуть позже) этот музей, успели в своё время переименовать в переулок имени Владимира Григорьевича Калмыкова!
Суровая и правдивая диалектика жизни состоит в том, что современные новочеркассцы, исповедующие левые политические взгляды изначально относились и продолжают относиться более чем критически к творчеству В. Г. Калмыкова. И лично для меня в этом нет ничего удивительного. Зато для антисоветчиков всех рангов и мастей, цветов и оттенков в стенах его мемориального дома-музея всегда было раздолье. И это, невзирая на то, что большинство его стихов пронизывала насквозь просоветская риторика, доходящая до начётничества. Хотя, в начётничестве, пусть даже и зарифмованном, естественно нет и не может быть ничего хорошего. Это ещё, мягко говоря. Теперь – слава Богу – нет этого раздолья. Но нет его только потому, что и музея этого тоже больше нет, как только что было сказано.
В середине 90х, помнится, выступала в стенах всё того же мемориального дома-музея В. Г. Калмыкова, находившаяся тогда с визитом в Новочеркасске Оксана Миллер, дочь фашистского прихвостня, ушедшего (вместе со своей семьёй) с отступающими частями немецко-фашистской армии. Тогда же эта Оксана показывала и свои фамильные драгоценности, с которыми никогда не расстаётся. Позднее она что-то зачастила в Новочеркасск. Правда, сейчас о ней почему-то не слышно. Да, впрочем, и не о ней в данном случае разговор. Позднее Анна Сергеевна (как уже было сказано, успевшая к тому времени превратить мемориальный дом-музей своего покойного супруга фактически в свою частную собственность, правда, при этом, не чураясь регулярного получения государственной зарплаты) предоставляла помещение музея для мероприятий, проводимых так называемым Союзом Писателей Новочеркасска, впоследствии преобразовавшимся в Союз Писателей Дона, созданным и возглавляемым небезызвестным в Новочеркасске Геннадием Васильевичем Марковым, человеком, всю биографию которого никак нельзя назвать иначе, кроме как одной сплошной политической проституцией. Судите сами. В СССР он работает в Сибири в должности начальника лагеря особого режима. Трудно теперь сказать насколько правдиво, но он сам рассказал о том периоде своей жизни в своей же собственной книге «Офицер ГУЛАГа». Затем, в преддверии трагической гибели СССР и КПСС он, уподобившись крысе, которая, как общеизвестно, всегда первой бежит с тонущего корабля, выходит из рядов КПСС и примыкает к самым радикальным демократам-антисоветчикам (по справедливости следовало бы сказать не «демократам», а «дерьмократам»), потом вскоре оставляет и их, примыкая к так называемым монархистам-соборникам (предлагающим провести новый Земский Собор, подобный тому, что был проведён в 1613м году, и, выбрав там нового царя, начать от него новую династию), тогда же он начинает издавать газету «Корона», затем рвёт и с ними, примыкая к так называемым монархистам-легитимистам, мечтающим посадить на российский престол то ли Георгия Гогенцоллерна, то ли его мамашу – Марию Владимировну Гогенцоллерн. Как чуть позже выяснилось, именно эту идею усиленно прорабатывали американские хозяева Б. Н. Ельцина, и он тогда был не против, соглашаясь (хотя бы в качестве возможного варианта) уступить своё место так называемому «монарху», тем более – несовершеннолетнему (тогда), являясь при нём регентом вместе с его «маман», надеясь таким образом уйти от справедливого возмездия, каковое неминуемо ждало бы его в том случае, если бы он проиграл президентские выборы представителю левых сил. Однако, те же самые заокеанские политтехнологи в последний момент почему-то забраковали данный вариант, или – быть может – отодвинули его, так сказать, на задний план, в результате чего наши доморощенные монархисты остались, что называется, не у дел. В их числе – и Геннадий Васильевич Марков. Тогда-то он и решил попробовать себя на поприще создателя и руководителя этой, более чем странной и более чем маргинальной, литературной организации. Одному Господу Богу ведомо, чтобы из всего этого вышло и вышло бы что-нибудь вообще, если бы не помещение, предоставляемое ему регулярно на первых порах его новой деятельности Анной Сергеевной Калмыковой. Потом-то он, конечно, так сказать, «оперился» и в её услугах по части предоставления помещения не нуждался. Но, то было гораздо позже. Кстати, будет весьма и весьма нелишним напомнить, какими помоями он в своё время поливал Шолохова. Повторять здесь не буду. Скажу лишь, что вообще-то это был стандартный набор всех антишолоховских гнусных измышлений. Можно было бы на этот факт и вовсе не обращать внимания – самому Шолохову от того ни жарко, ни холодно. Но вот в чём дело. Когда-то Шолохов, будучи не только писателем, но и депутатом Верховного Совета, и членом ЦК, помогал Владимиру Григорьевичу Калмыкову достать в Москве одно очень ценное и очень редкое лекарство, которое тогда только-только запускалось в производство, пока ещё на уровне экспериментальных партий, но которое поспособствовало определённому улучшению состояния здоровья Владимира Григорьевича Калмыкова и в конечном счёте – даже оттянуло на некоторое время его смерть. Говоря про Анну Сергеевну и её поведение, невольно задаёшься вопросом: есть ли вообще предел человеческой беспринципности?!
Уделим несколько слов и тому, как, собственно, возник мемориальный дом-музей Владимира Григорьевича Калмыкова.
После смерти Владимира Григорьевича, используя все свои прежние связи, о которых уже говорилось, развив активность, что называется – на всю катушку, Анна Сергеевна создала в городе, ни много, ни мало, мемориальный музей своего покойного супруга.
Ещё при жизни Владимира Григорьевича, проживали они с Анной Сергеевной в двухкомнатной квартире на третьем этаже многоквартирного дома. Но вскоре Анна Сергеевна выхлопотала улучшение жилищных условий, якобы для своего мужа – неходячего инвалида. Хотя, когда она, на самом деле, о нём думала?! В результате того улучшения, они переселились в трёхкомнатную квартиру на первом этаже того же самого дома. Только, в соседнем подъезде. Однако, и этого ей оказалось мало. Прикрываясь всё тем же мужем-инвалидом, а главное, используя свои обширные, если не сказать – безмерные, связи, на пустыре, неподалёку от дома, Анна Сергеевна развернула строительство. В самое ближайшее время здесь появился домик. Маленький, неказистый, зато – свой, собственный. Здесь они жили в летнее время, а на зиму перебирались в квартиру того большого, многоквартирного дома, которая также сохранялась за ними. Позднее Анна Сергеевна переселила в этот домик своего несчастного мужа практически на круглогодичный срок, дабы не мешал он более своим, всё же, сами понимаете, нежелательным, присутствием в её любовных утехах. До сей поры, те, кто знал её, продолжают искренне недоумевать:
-Чего только мужики в Аньке находили?! – Она же – страшилище редкостное. Да и лицо у неё всё напрочь обожжённое…
Хотя, скорее всего, понятно: какой там был сорт мужиков и что именно они в ней находили. Как говорится, смотрите выше…
Бывают же такие люди. В любой ситуации на поверхности плавают. А что никогда не тонет – надеюсь, известно каждому.
В этом-то самом домике, где провёл свои последние месяцы Владимир Григорьевич, сидевший голодный, немытый, в грязи и холоде, даже «делавший», извините, под себя, если и живущий, то лишь благодаря стараниям некоторых особо отзывчивых соседей, да ещё нескольких студентов, помнивших, как когда-то выступал перед ними в аудитории поэт в инвалидной коляске, а затем узнавших, как живётся ему на самом деле, изредка приходивших к нему, кормящих кое-какими продуктами, меняющих бельё, где доживал он последние дни, недели и месяцы своей трагически беспросветной жизни, теперь – после его смерти - был торжественно, в присутствии первых лиц города, открыт мемориальный дом-музей, носящий его имя.
Обо всём остальном я уже успел рассказать выше – не буду повторяться. Разумеется, какие-то детали можно уточнять и уточнять до бесконечности. Но это уже лишнее.
Несколько лет назад Анна Сергеевна скончалась. Её дочь – та самая Наташа, теперь уже дама весьма почтенных лет – не очень-то загорелась желанием сменить свою маму на должности директора этого злополучного музея. Попробовала, но вскоре бросила. Хотела устроить на это место свою дочь – тоже Наташу – но у той нашлись в Ростове-на-Дону, где она живёт уже достаточно давно, какие-то гораздо более интересные (во всяком случае, для неё самой) дела.
Лично я всегда критиковал и буду критиковать нашего нынешнего градоначальника В. Киргинцева. Но в одном вопросе поддерживаю его действия целиком и полностью. Наконец-то он закрыл мемориальный дом-музей поэта В. Г. Калмыкова. Если, конечно, его вообще можно назвать поэтом – пусть даже с большой натяжкой, а этот балаган – музеем. Правда, сам этот домик всё же стоит. В нём нет ничего. Он не принадлежит никому. Хотя, формально пребывает в муниципальной собственности и надо решать дальнейшую судьбу этого домика как можно скорее, пока он не успел превратиться в обиталище бомжей, как часто бывает с теми помещениями, которые долго никем, никак и не для чего не используются.
И напоследок вот ещё что хотелось бы сказать. Для полного восстановления правды и справедливости следовало бы вернуть переулку, изначально носившему название «Таганрогский переулок», а теперь – во всяком случае, пока ещё – называемому «Переулок имени. В. Г. Калмыкова» его историческое название. В конце концов, улице, совсем недавно носившей имя Геннадия Семенихина вернули её прежнее название «Аксайская». Многие так и говорили: «Да, хороший был человек Геннадий Семенихин. Да, наш земляк. Да, великий писатель. Но, улицы, переулки, проспекты, площади, бульвары, города, посёлки, хутора, станицы и всё такое прочее не должны переименовываться. Подобно тому, как человеку однажды даётся имя и с этим именем он должен жить и умереть. Так и здесь. А для увековечивания памяти великого человека – в данном случае, прекрасного писателя Геннадия Семенихина – постройте новую улицу и назовите её его именем». Что ж. Может, какая-то правда в таких рассуждениях и есть. Но если ради верности традициям и историческим наименованиям не остановились даже перед памятью такого человека, как Геннадий Семенихин – один его роман «Новочеркасск», известный всему миру, чего стоит! – в таком случае, разве не было бы в ещё большей степени справедливо вернуть историческое имя и Таганрогскому переулку?
Предвижу, что кто-то может мне сказать, мол, о покойниках плохо не говорят. На это отвечу так. Во-первых, ещё хуже душой кривить. А во-вторых… Разве я сказал что-то плохое про Анну Сергеевну и – тем более! – про Владимира Григорьевича? Я всего лишь, как и обещал выше, сказал только то, что я о них думаю и только то, что я о них знаю.
2015 – 02 - 10