Не женщины придумали войну,
но, если надо, встанут и они.
Ольга Резниченко
Добыл закат карминовый, жестокий
немного жизни из умолкшей речи,
вобрал в себя. Изменчивые краски
всё дальше уходили в глубину
зрачков твоих, расширенных до крика
лесной совы бесшумной и разящей,
несущей смерть со свистом серых перьев,
из милости дарящей забытье.
Умолкло всё. Века песком на веки
давили тяжко памятью о павших.
В лучах зари кровоточили тени
не отмолённых и печальных душ.
Куделью рун вились твои дороги,
кострой* отпали ссоры и невзгоды,
внезапно путь закончился обрывом,
и пряжу стало некому допрясть.
Моя родная, не герой, не воин —
простая баба — вас ушло немало
под вставший дыбом косогор, безмолвно,
без колебаний — за своих детей
отдали всё. Стеной живой и страшной
вросли навечно — розами с шипами —
в родную землю, остров непокорных.
И ради нас останутся стоять...
Разлился кобальт по свободе мая,
гроза салютом чествует победу.
Для нас — живых — ушедшие в могилы
шиповником бессмертным расцвели.
__________
*Костра́ (кострика, костеря, кострица) — одревесневшие части стеблей, отходы при трепании кудели из льны и конопли в ткачестве.
Старик
Если бы молодость знала…
он на завалинке в валенках
маленький
серой сухой абрикосиной
с проседью
руки в пергаменте кожаном
ношеном
пять волосинок на темени
времени
мало осталось в сосудах
осудят
мол, умирай, задержался
сражался
раньше с любыми невзгодами
взлётами
мысли железными крыльями
сильными
нынче — струпьём заскорузлым
обузой
болью забвенья натружен
не нужен
только он помнит таёжное
прошлое
помнит, как потчевал хлебушком
девушку
дети — в бессмертие лестница
светятся
хочется жить не из жалости
в старости
даже в сегодняшнем возрасте
бодрости
старость кряхтит на завалинке
в валенках
взглядом пронзает запальчивым
мальчика
Чаечное
— Мамочка, кто это в высях проносится с заревом?
— Это, малышка, чайка листает крыльями
день, подошедший к краю, родится заново —
может быть, завтра. А волны гуртятся клиньями.
Чайка — пастух беспечного стада волновьего,
выберет гурт — и сгребает плотнее, носится,
падает вниз и, от гребня толкаясь водного,
мокрыми перьями капли трясёт. Проносятся
пятнами цвета фасады, машины схожие.
Гурт разделяется катером на две полосочки.
Чайка пронзительно хает это безбожие,
тщетно латает нецелое по серёдочке.
Тусклую рыбу хватает — вплетаться нечего
волнам в рисунок ритмический инородностью!
Эхо ударится в своды моста опрометчиво,
тенью мелькают крики по спинам и водностям.
Розово-чёрным пером черкает небрежные
паузы взмахами в ритме почти не цезурные,
у горизонта сближает граниты прибрежные,
шпилями сети из облака вяжет ажурные.