Белки-летяги и мыши летучие,
волей какого нелепого случая
делите трассы воздушные с птицами
и самолётами?
Снится мне, снится мне,
как проплывают, качая ресницами,
небо царапая куцыми лапами,
не обжигаясь под лунными лампами
не прогибаясь под тяжестью тучевой —
белки-летяги и мыши летучие.
Я просыпаюсь и думаю — лучше ли,
сидя в траве поджидать неминучее,
или вращая события лапами,
масло сбивая и небо царапая,
взять высоту и поплыть вместе с птицами
и самолётами?
Снится мне, снится мне,
как проплываю, качая ресницами,
не прогибаясь под скученной участью.
Я просыпаюсь. И думаю — лучше ли?
ВЕРБЛЮДЫ И ЛЮДИ
Верблюды вербуют людей, чтобы те,
зажав между ног шерстяные бока,
несли их наощупь, в густой темноте —
туда, где гора прорвала облака.
Верблюд к сибаритству не склонен — вода,
кустарник солянки — пожалуй и всё,
что нужно ему, но зовут иногда
ступени наверх — их три тысячи сто.
— Послушай, верблюд! — говорит Моисей,
— Ступени для тех, кто уверовал во ..!
Для вас, кораблей, есть тропа, что левей —
там Левий Матвей ждёт бакшиш страховой.
Бакшиш невелик — человечья душа,
зажав между ног шерстяные бока,
должна вознестись (слышишь, крылья шуршат?)
туда, где гора прорвала облака.
...Верблюды и люди, скрижали топча,
встречают рассвет на Синайской горе —
одни дуют на бедуиновый чай,
другие жуют в неизбежность билет.
ДОЖДЬ
Шум города, как шорох тапок мужа,
становится с годами фоном жизни,
текущей равномерно - в такт с часами,
которые бесстрастно закрывают
страницу за страницей чью-то книгу,
открыв её однажды наудачу.
А ночью шёпот улиц будет вкрадчив -
Москва прошелестит, чуть вздрогнет Рига,
на трех китах стоящий Копенгаген
спит крепко и сопит тремя носами,
задремлет Рим на лавках пыльных ризниц,
Санкт-Петербург от сырости недужен,
и, разметавшись реками-руками,
примкнул к граниту лбом разгорячённым...
Вдруг хлынул дождь!- на Рим, на Копенгаген,
на Невский, на Арбат, на дамбы Риги -
смывая с грубой кожи тротуаров
набитые подошвами обиды.
Глубокий вдох и длинный волглый выдох -
открылись жабры вымокших бульваров;
стаккато капель, ливневые лиги -
а дождь летит, летит над городами,
границ не разбирая - отрешённый,
и насмерть разбивается о камни.
Ему не страшно, он ещё вернётся -
в шум города и в шёпот тихих улиц,
в московский шелест, в шорох рижских листьев,
упавших в реки дремлющего Рима;
в Санкт-Петербург и в старый Копенгаген -
на спины львам, китам и пароходам.
Страниц всё меньше - год за годом, год за годом...