Южной ночи томно - сладостный сумрак –
милой моей любовный наряд.
Миг… и стыдливо нахмуренный облак
бархатной тенью окутает сад.
Вечных сердец ночное движенье
с искрой любви и в сутанах греха
тропкой холодной хмельного забвенья
в мир одиночества манит луна.
Море! Только Вечное Море!
Душу мою, волной бередя,
Ты у моей ночной колыбели
Песню Любви споешь для меня.
Небо цвета апрельских глициний,
чинно сменяет созвездий парад…
Из - за букета вянущих лилий
пристально зрит чей - то чувственный взгляд.
***
Ночная бабочка, предвестница женщины,
легкою тенью скользнула в окно.
Ширмой ажурною
свечку дымящую,
вуалью дрожащею
покрыло крыло.
И в долгожданных, пленительных сумерках
воспоминанья – порханье крыла,
прошлого занавес,
плен преходящего,
болью щемящею
расторгла слеза.
Танец смертельный меж светом и теменью,
гальсы забвенья – судьба большинства.
Гласом молящим,
темноту бередящим,
вздохом раскаянья
звенит тишина.
Но неуклонно, неестественно медленно
все пламенеет в огнивах Луча.
В сполохах Вечности
крылья беспечности
тенью растаяли…
Погасла свеча.
***
Как только вокруг все стемнеет,
как только звезда заблестит,
твои я ладони согрею
теплом моих шорхлых ланит.
Едва ли лучина зардеет,
огонь по дровам побежит,
о вечном спросить лишь посмею,
под сенью поникших ракит:
«Иль старое пламя не греет?
Иль тихий огонь не горит?
Иль тайна глаголы имеет?
Вино ли судьбы не горчит?».
Плоды под луною не спеют,
сверчок изумленный молчит
пока на устах твоих зреют
слова полуночных молитв.
Как только куранты отмерят
времен исчезающий след,
с досадным и колким ответом
вернешься под старый наш плед:
«Погасшие угли лишь тлеют,
потухший костер лишь дымит,
утихший ветер не веет,
протрухлый чинар лишь скрипит».
Небесная стража приходит
и пол под судьбой заскрипит
и ночь покрывало набросит,
пока моя милая спит.
В ночи, до утра, до рассвета
в устах ее пламя дрожит –
душа ее в сердце поэта
поток сокровенный струит:
«Огонь, перед тем как потухнуть
все ярче и ярче горит…
Звезда, перед тем как остынуть
Вселенную всю озарит».