Стемнело. В продолжительный зимний вечер, когда произошёл этот немного тревожный разговор, осужденные Кучумов и Пакоста работали во вторую смену. Не то, чтобы срочно кому-то понадобилась эта самая печка для обжига известковых камней, любовь к производству давно уже иссякла у всякого руководства. В неволе она появляется кратковременно, только при ожидании генералов из Москвы. Просто в ночное время в промышленной зоне намного меньше догляда за всяким зэком. Дневные надзиратели расходятся по домам, а дежурные, их на промке - раз, два и обчёлся, наскоро перебрав по памяти тех немногих людей, которые остались вечером что-то доделывать, прячутся в теплушках, где преспокойно гоняют чаи да кофеи. Так устроено наше тело, уставшему за день, хочется отдыхать. В такой же полудрёме и работяги. И только шумный сварливый лагерь, от которого они скрываются на работе - жилая зона сердито сидит у телеящиков, спорит, играет в карты, безбожно выжимает у самых слабых осужденных их долги, загоняя в последнее рабство. Авторитетные зэки ревниво следят за всяким разговором и, если кто-то излагает что-то не по понятиям уголовщины, тут же наперебой ему распальцовано объясняют его неправду. Люди, кишащие в жилзоне, выспались в течение дня. Отсюда в пустыню путь закрыт. Оскорблённому человёку мешают окрестные стены и электрические замки на проходных. Очень хочется тишины. Но по доводке работать в промзоне в ночное время оставляют не всякий раз, а в поощрение за послушность.
- Спасибо, Андрей Андреевич, за похвалу. Меня уже давно никто никак не хвалил и не баловал, а так мне этого хотелось когда-то в первые дни утрат, - признался Кучумов. - Когда ты, Андрей Андреевич, появился из ямы с кипящим паром и вынес оттуда эти мешки, в которых лежали подохшие кошки, я неожиданно вспомнил свою младшую сестрёнку. Маринку. Однажды зимою во время прогулки в детском саду она увидела двух мёртпых закоченевших маленьких крысок. Изо рта у них торчали длинные жёлтые зубы. В то время моя сестрица мечтала о котёнке. Она ходила в младшую группу, ей было четыре годика. Маринка почему-то решила, что эти крысы – котята. Откопала, достала их из сугроба, спрятала под ворот своей овчинной дубленки, чтобы немного отогреть и приласкать. Но получился скандал. Это увидела воспитательница и попыталась отнять погибших животных. Не тут-то было. Сестрица орала, кусалась, но крысок не отдала. Только мамка обманом дома сумела изъять эту дохлятину у девчонки. Да, эти жалкие твари были совсем не похожи на котят. Но моя сестрёнка была уверена в обратном - они котята...
- Ты, наверное, по семейному делу, да, Ильдар?
- Я, Андрей Андреевич, оказался последним человеком среди родных. Но не жалею и не раскаюсь даже за двадцать лет. Ты ошибаешься в том, что я послушный человек. Я очень жестокий, когда встречаю несправедливость.
Котёнок поднялся со старой поролоновой подстилки, куда его определили на отдых новые люди, вторые, с которыми он столкнулся в кошачьей жизни; первыми были его поимщики, отправившие на смерть; ткнулся мордочкой в рядом стоящую пустую стальную тарелочку; качнул её лапой. Услышавши неожиданный новый грохот, отпрыгнул; немного переждал и, когда резкие металлические звуки утихли, осторожно, крадучись, вернулся к месту принятия пищи. Потыкался носом в плиточные полы, где ещё оставались какие-то крохи от рыбы, что-то нашёл и скушал, потом вопросительно посмотрел на людей, безнадёжно мяукнул и отправился досыпать на лежанку, поближе к теплу от батареи, а Кучумов окунулся в прошлое, как в пучину - в те последние дни его вольной жизни.
Когда наша матушка умерла, мой отец на глазах ослаб и состарился. Могилки от города не близко. Летом каждое утро папка брал с собою в дорогу большое ведро для воды и отправлялся на кладбище, чтобы полить цветы и деревья. Около мамкиного креста подрастала берёзка, а в ногах у неё находился маленький рябиновый кустик. Без воды бы они завяли. Дожди почти не случались. Было сухо и жарко. Когда приходили пожары, в июле, в августе, все ковыли за кладбищем выгорали вместе с немногими лесопосадками. На территории могилок находилась большая бочка, её почти ежедневно заправляли водой. Понятно, что на всех этой самой заправки не хватало, и папка спешил к могиле, только всходило солнце. Рыхлил, поливал скупую землицу, растил цветы. Ближе к полудню возвращался домой, чуть-чуть отдыхал, кормился и отправлялся на огород. А то, бывало, и без обеда, без отдыха сразу туда спешил. И там работал до темноты.
Главным делом была вода. На приусадебном участке у папки стоял вбитый в землю качок. Под его носиком находилась десятки раз уже просмолённая бочка. Держать какую-то новую прочную железную тару на огороде не было смысла. Её бы слямзили первой ночью. В округе шакалило немало охотников за металлом. Всё толковое воровали, сдавали на комбинат, где ты, Андрей Андреевич, трудился в металлургии, называли это прихватизацией, а на вырученные деньги бухали и снова шли воровать. Отцу, как, впрочем, и многим другим ослабшим от жизни людям, приходилось выживать, не бросаясь в глаза мерзавцам. Глубоко под почвой нашего сада находились грунтовые воды. К полудню огородная землица высыхала и накалялась от солнца, вчерашняя прежняя влага была испита ею сполна. У кустиков, у деревьев, у травки листочки уже морщинились и блекли, страдая от жажды. Словно дети, они просили к себе внимания и ласки. И приходя после кладбища на садовый участок, в первую очередь мой отец накачивал в бочку свежей холодной воды и вёдрами на ослабших ногах растаскивал всю эту воду по саду: поил огуречные побеги, помидорные кустики, малину, морковку, посадки лука, салата, петрушки. А когда бочка пустела, снова брался за качок и по новому кругу поливал и поливал огородец. Ближе к вечеру на садах появлялся народ. Люди спешили сюда после работы с той же целью – выращивать урожай. К этому времени запускали большую воду по трубам. В полусотне метров от нашего участка, а может быть немного подалее, находилось небольшое озерцо. Мы его называли Тёплым, потому что туда впадали когда-то горячие сточные воды металлургии. Сегодня они в отстойнике, а на топографических картах и в прессе озеро именуются Сазаньим. Это старое русло Урала. Весною, когда выходят реки из берегов, а также взрываются всякие недалёкие овраги и ручьи, случается, что окрестные воды опять возвращаются в это русло и восполняют его убытки. Впрочем, не всякий раз. Неотвратимо Тёплое озеро зарастает осокой, мелеет и с одного берега на другой можно, пожалуй, сегодня легко перебросить камень, а некогда, в лучшие времена, помогал земснаряд. Он вычищал излишний ил и песок из старого русла до холодных ключей. Окрестности процветали. Но гидромеханизированный участок исчез, он был тихо распродан, его начальник сегодня живёт на проценты от этих денег. Вешние воды остались последним благом для садоводов. Но огород у папки находился в той самой низине, через которую стремительнее всего прорывалась спасительная дотация апрельских наводнений. В эти самые дни сносило ветхие заборы, постройки, незатейливые дощатые кладовочки, туалеты, душевые, разбрасывало повсюду старые колышки, мой отец их хранил и множил для того, чтобы подвязывать к ним слабые помидорные стебельки, повсюду, словно водоросли валялась мокрая прошлогодняя ботва. Ты у меня, Андрей Андреевич, спроси: «зачем она нужна?». Нужна, вот... Ею папка накрывал на зиму самую главную свою драгоценность – виноград. Боялся, что он помёрзнет. Зимою он даже ходил и накрывал его старым ватным одеялом, укутывал, закидывал рыхлым снегом. Так врачи не следят в больнице за ослабшими пациентами. А морозы у нас бывают за минус сорок. Но и весною нужна забота. Вымокнет виноград – это тоже смертельно. А вода прибывала, стояла долго – по две недели, по три. И отец беспокойно ждал. Мостки через озеро были затоплены с лихвой. Едва они появлялись на свет после уходящего паводка, местами разрушенные, шаткие, папка надевал резиновые сапоги и спешил к винограду. Но долго ещё на саду стояла большая глубокая лужа, покрытая тиной, в которой качалось все деревянное, грязное. А он смотрел из-за забора и гадал, живы ли ещё его любимые виноградные черенки, сумеют ли они подняться на этот раз? Сегодня я понимаю, что самый страшный удар весенней стихии ежегодно приходился на эту папкину землю. Но озеро жило и питало всё приусадебное братство. И отец не роптал на временную разруху. Когда высыхало, он приводил в порядок сад: поднимал опрокинутые подсобки, собирал и складировал на старое место колышки и дощечки, сгребал прошлогоднюю ботву в одну большую кучу. Она высыхала, папка её сжигал, а золою удобрял перекопанные участки.
Главным продуктом была картошка. Отец поливал её из шланга, когда включались приозёрные насосы. Железные проржавевшие трубы водоснабжения местами сочились и рвались. Садоводы искали карбид и торговались за каждый ремонтный шов. Дрожали руки, когда отец отсчитывал крохи от пенсии для несговорчивых сварных. Но аварии продолжались. Во время напористой подачи воды разрывало старые резиновые шланги. Новые бы украли, хранить их было негде, привозить было не на чем, машины мы не имели. На участке был маленький домишко три на четыре, да он не закрывался много лет. В этом не было прока: двери ломались, железные ставни уходили на переплавку, воры торжествовали. Латая резиновые шланги отец вставал на колени и мягкою проволокой обтягивал места их соединения с штуцерами. Ноги болели.
Но не только одной воды необходимо для хорошего урожая. Картошку окучивали, пропалывали, терпеливо боролись с колорадскими жуками. День изо дня вручную мы собирали эту нечисть и топили её в отравленном растворе. Приходил август. Картошке не давали дозреть, потому что боялись, что кто-то тайно придёт и украдёт урожай. И продаст его на базаре за полцены или вообще за бесценок, за водку. Слёзные крики время от времени доносились из чужих огородов, где уже побывали такие воры. Люди роптали, собирали какие-то деньги для сторожей, но много ли им заплатишь, и было охранников три человека - мало. Случались и недогляды, и малодушие, и пьянство.
Андрей Андреевич, мир повсюду колотит от несправедливого перераспределения денег, вырученных от продажи и перепродажи природного богатства. Мы с тобою ничтожное население. Чтобы не вякали, нам тоже кидают кости. Только их мало. А хочется сразу большого и сытного пирога. Мы отправляемся на войну и погибаем за интересы политиканов, и даже после успешных переворотов не получаем в награду ничего кроме ложной славы. Но выход есть. Я его осознал. Пришла неволя, с нею баланда, со стола навеки исчезли пышные лепёшки, сегодня убиты кошки, каждое лето в зоне солдаты вырывают с корнями всякий укропец, вырубают и корчуют последние хилые насаждения деревьев. Это сверх того наказания, которое ниспослал по религии нам Создатель за яблоко, съеденное Адамом в раю. Неужели, чтобы это понять, необходимо попасть в тюрьму? Мне сегодня охота вернуться на огород, чтобы вилами, лопатой и граблями поднимать и боронить любимую землю. Мой папка не был экономистом. Но семейный продукт он выращивал ежедневно под степным полыхающим солнцем, а не добывал его на майданах среди одураченных лоботрясов. Он оставил наследство, а не долги.
- Твой папка умер? – спросил Андрей Андреевич Пакоста у Ильдара Кучумова.
- Я расскажу…