И хлещет перстами с оттяжкой
по лбу и покатым плечам.
Поэту по-чеховски тяжко.
При чём тут иконы и храм?
Сидеть бы ему над бутылкой,
на вилку бычков натыкать.
И так откровенно и пылко,
стакан опростав, восклицать:
"Я мог бы, как сам Достоевский!
Я мог бы! Я мог бы! Я мог!"
Но чёрной качнул занавеской,
небесною шторою - Бог.
Теперь этот чеховский дядя
бормочет, псалом теребя.
И, как генерал на параде,
считает героем себя.
На Бога глядит умилённо:
какой-никакой, а успех,
когда принимая поклоны,
по-отчески смотришь на всех.