Было время: гулянка, попойка,
не Иванов, а Летов Егор.
Но как начала каяться сойка,
так и плачет она до сих пор.
И казалось, пошло на поправку,
и мерещилось, что пронесло.
О запястье погашена травка,
чтоб наука была и назло.
Только боль не спасает от муки.
Мука вот - стихотворства мука.
Пусть за небо не держатся руки,
в небе та же тощища-тоска,
что и здесь. И далёкий товарищ
с небеси говорит нищете:
стихотворную ханку ты варишь,
пишешь лезвием на бересте,
а короче, "Невою" по коже:
"Я боюсь. Я всё время боюсь,
что с блаженством летейским на роже
в пустоту, как в подушку, уткнусь.
Может быть, там и вправду кайфово.
Только вряд ли пропустят багаж
из облитого горечью слова
на господнего омута пляж."