Сегодня после захода солнца начнется Ночь На Ивана Купалу.
Праздник языческий и – для меня – чудесный. Потому что с юности приносил романтические приключения в разных прибрежьях моей Необъятной Родины.
Начнем с того, что в ночь на седьмого июля я потерял мальчишественность. Это случилось в приднепровских лесах у костра, перед тем, как хорошенько в него наблевать. Нет-нет, девушка была, сколько я помню, хорошая. Просто… Мы заедали горячую водку неправильно, по молодости, приготовленными макаронами. Когда я вернулся из похода, мать подозрительно меня оглядела и пробормотала что-то, вроде того, мол, ты, сынок, выглядишь, дескать, неотдохнувшим. Блестевшие свои глаза мне удалось от нее скрыть…
Так с тех пор и повелось.
Шли годы. И вот гуляем мы по принеманским лесам с другой девушкой – папараць-кветку ищем, значит. А девушка проникновенно при этом рассказывает, что жить невесело, потому что муж в тюрьме второй год… Ну, я, натурально, сочувствую – сам только из армии – и через это мы как-то неловко поскальзываемся на косогорчике, и катимся в ложбинку, и запутываемся друг в дружке среди папоротниковых листьев… Замечу, что полтора следующих месяца – до окончания стройотряда – девушке этой жилось не так грустно. У меня, если что, и фотография есть, где я усталый, а она улыбается.
Стройотряды – это, вообще…
До смешного доходило. Иду я с какойтотампосчету девушкой по берегу Северной Двины. Ужас! Ни леса с папоротником, ни ваще условий – белая ночь. С одной стороны кусты заболоченные, с другой – поселок. На улице ни живой души, и от этого полное достоверное ощущение, что души енти по домам у окошек сидят и подглядывают, мерзавцы. А солнце в небе щурится укоризненно – два часа ночи, шел бы спать, как человек, с утра строить… Хорошо – на отшибе, в тупике вагончик плацкартный стоял, жизнью траченный. Стекла в нем не все были, бутылки под ногами встречались, пыль – плоть времени… Но спасительный полумрак, и гладкие лежбища, и надежные металлические ручки со всех сторон, удобные необычайно для разнузданной акробатики… Вот Гребенщиков Борис Борисович по железнодорожной воде скучает, а я признаюсь вам, как на духу: полжизни прошло, а войду в плацкартный вагон – и шибает в нос моей памяти смесь дерматина с гормонами, и сладко мне становится, и щемяще на душе…
В Карелии речка была узкая. Летняя называлась. Факт удивительный – местные говорили, что зимой она тоже благополучно подо льдом функционирует. Я спрашиваю у них в полночь на седьмое, сжимая талию энной девушки: папоротник где? А они – поехали, говорят. Сели мы в лодку. Хозяин мотора был самый пьяный, потому к рулю никого не допустил. Под мостиком мы проскочили чудом, а потом, конечно, чудо кончилось – крейсерская до плешки скорость вынесла нас на мель, нос вильнул, ткнулся… Во время кульбита талию я мужественно не отпустил и, раз такое дело, поплыл прямо с нею. Было непросто – в другой руке была бутылка водки. За мыском оказался нагретый круглосуточным солнцем песочек… С неделю после я его из трусов вытряхивал…
Так что, скажу я вам, Купалле мне больше нравится в темноте.
Как, например…
Но я заговорился. Простите.
И так многабукв.
Темнеет.
Пора в присвислочские леса…