А сколько их в процентах, как бы интересно, Ну, тех, кто гордо имя носят «поэтессы». Клеймом помеченных «Быть вольной, одинокой», Умытых светом тускловатым пыльных окон. Всех возрастов, статей, ухоженности всякой. Свободных в паспорте, поставленных на якорь в порту семейном: Пирса твердь, канат шершавый Со строгим мужним указанием «не плавай!». Но ночью лунной, сторожей не опасаясь, Они ныряют в море, рыбам всем на зависть, В пучины светлые. Несутся стилем вольным, Ведут горячие рифмованные войны С врагами, созданными ими же самими, Что их в ловушки простодушья заманили. А вот их тексты, как сироты из приюта, С неистребимой ноткою вязкого уюта, Тепла домашнего и бабьей робкой грусти, Речонка слёз, что от истока и до устья Длиной в микрон на карте: это и осталось От моря, где ты ночью вольная купалась… *** О, ощущенье грусти за ненужность женщин В холодном мире, где любви всё меньше, меньше. Где даже телу нет оплаты справедливой, И культ тигрицы, одиночеством счастливой... Но есть просвет: романчик дамский без интриги, Такие тощие с мобильный гаджет книги. Метро. Вагон. Сидит мамаша и читает, И о «срывании одежд» вовсю мечтает. А дома дети, щи, гуляш, мужик с гастритом. Давай, беги на выход, дверь ещё открыта. Пропустишь станцию, дурёха! Зачиталась! ...А книжка тощая на лавочке осталась,. Её уборщица сгребёт на «Пражской» в урну. Роман читала. Ничего, но секс не бурный.