В начале 70-х годов я был вполне богатым человеком. После развода оставался один, работал сварщиком, зарабатывал порядка 250-270 (это как тыс. 30 на сегодня) и решил я в отпуск поехать в Ленинград. Написал бывшему однокашнику Серёге Нещебному так, мол, и так, можно на недельку к тебе - город посмотреть, по музеям походить? Тот и отвечает: - "Приезжай". Кассирша на вокзале, подождав ответа на запрос, говорит: - Купейных нет. Есть плацкарт, мягкий и СВ. А что' мне холостому, обеспеченному отпускнику! Говорю: - Давайте мягкий. Думаю, там полок побольше, чем у СВ, может, попутчики будут. И, правда, с попутчиками мне повезло. До Москвы ехала гэдээровская семья - херр, херрша и маленький херрёнок. Они возвращались домой после отдыха с Кавказа. Вид у них был уже довольно укачанный от наших железных дорог и долгого пути, но, когда я достал из чемодана бутылку Столичной, херр воодушевился, захердыкал со своей женой и она поставила на столик какую-то банку консервов и хлеб. Тяпнули, разговорились. Немец неплохо говорил по-русски, хоть и с жутким акцентом. Дама и херрёнок отмалчивались. С немцем мы пили наравне, а, вот, дама всего лишь пригубила от первой рюмки. Как бы там ни было, дошло до песен. Из наших мы осилили по одному куплету из "Катюши" и "Подмосковных вечеров". Правда, на "Подмосковных вечерах" немцы только лялякали. А из немецких я смог подпеть только на припеве: - "О, танненбаум, ви грюн зи дайнен блеттер", а в "Гуадеамусе" я знал только первые пять слов, и дальше дирижировал немецкой а-капеллой. Но было весело и общение сложилось контактным. Решили покурить. Вышли с немцем из купе в общий вагонный проход. Поезд мчался вперёд и в открытые окна врывался раскалённый летний воздух, унося прочь дым от наших сигарет и папирос. Солнце начинало скатываться к земной кромке, постепенно тускнея и наливаясь багрянцем. Оно высверкивало полоски света и теней из-за деревьев несущейся мимо придорожной лесопосадки. А мы молчали, то ли от хмельного угара, то ли от от бескрайнего простора Средне-Русской возвышенности за вагонным окном... - Россия большая. Второй день едем, - в голосе немца явно слышался восторг и изумление размерами земли, по которой совершал свой стремительный бег наш поезд. - Да-а-а. Сразу не завоюешь, - это сказал пьяный чёрт внутри меня. Что тут началось! Карлмарксштадтец молча метнулся в купе, задраил за собой дверь, и оттуда понеслось его басовое "гыр-гыр-гыр" и визгливое "хурли-мурли-хурли-мурли " его супруги. Через минуту дверь с треском съехала по полозьям и он мимо меня пронёсся к отсеку проводника. А я как стоял у окошка, так и продолжал стоять, ничего не понимая своими сварщицкими мозгами студента-вечерника. Потом немец вернулся в купе и снова захлопнул дверь, а мимо меня прошёл проводник нашего вагона, мужчина лет пятидесяти. В руках он вертел волшебный треугольный ключ от всех вагонных дверей. Им он открывал некоторые купе, осматривал и так дошёл до конца вагона. Потом он, также молча, прошёл мимо меня в свой отсек. Я повернулся спиной к окну и облокотился о приоконный поручень. Дверь в моё купе была закрыта. Проводник вскоре снова прошёл мимо меня, но теперь уже со стопкой постельных принадлежностей и одеял. Он зашёл в купе, от нашего через три или четыре двери, и принялся там шерудить, наводя порядок. Потом он постучал в моё, за дверью которого затаились немцы. Дверь открылась, он зашёл вовнутрь, и она опять закрылась. И с новой силой оттуда понеслось: - "гыр-гыр-гыр", "хурли-мурли-хурли-мурли ". Добавилось бубоненье проводника, но поезд мчался, колёса стучали, и ничего невозможно было разобрать. Потом купе открылось, вышел проводник и стал рядом со мной, а попутчики с чемоданами и корзинками, молча, проследовали в свежеприготовленный для них отсек. Всё. Дружба кончилась. Проводник, не глядя на меня, спросил: - Что ты им сказал? Ну, я ему и рассказал, как мы с карлмарксштадским гэдээровцем курили у окна и о чём разговаривали. Проводник хохотнул и говорит: - Ну и правильно ты ему сказал. Пусть навсегда запомнят и всем расскажут... В Москве глубокой ночью немцы вышли из поезда, а я поехал дальше.