Не хватало мне чего-то.
И сейчас вот понял я:
вавилонского болота,
тростника и комарья.
Первозданного, как небо,
и горячего, как сны,
вавилонского же хлеба
вавилонской же вины.
Темнота. Немного страшно -
раздаётся крепкий хруст.
Это бьётся в стекла бражник.
В остальном же космос пуст.
Струйкой мёда ты была мне,
стала струйкою стекла.
Что я высеку на камне?
Что насквозь меня прожгла?
Что теперь стекольный сгусток,
где стучал сердечный ком?
Там и хрупко, там и пусто,
там прохладно и легко.
Всё свожу на вавилонский,
мой теперь немой язык:
в голубой ночи эстонской
издала последний вскрик.
Раз-два-три, - считает нежность:
где ты спрятался, поэт?
Вот, светлеет воздух свежий,
сердце было, сердца нет.