Сибирь. Как слышу это слово, так вспоминаю своего Дружка. Мать укутывала меня кулём на предмет мороза, укладывала в санки, и пёр меня Дружок по тайге, через сопку, не боясь таящихся рысей, до детских яслей, целых два километра. Там, у деревянной избы, Дружок делал "гав-гав!", из клубящегося пара открытых дверей вылетала нянечка и забирала меня на руки, потому что я укутанный ходить не мог. А пёс с уже лёгкими санками весело убегал домой. Сейчас бы его назвали - хаски (его голубые глаза до сих пор в памяти моей). А тогда мать с отцом называли их просто - лайки (вторую собаку я не помню - она жила в сарае. Мать рассказывала, что на охоту отец ходил с двумя псами). А с Дружком мы лазили по всем ближайшим опушкам. Доверие родительское у него было полное. А потом Дружок исчез. И я весь в соплях и слезах стоял у колючей проволоки и смотрел день за днём, бесконечные дни, как трактор до обеда выкапывал громадную траншею, а потом закапывал... А мне всё казалось, что мой друг прибежит оттуда, из-за этого колючепроволочного Краслага. Больше собаки у меня не было никогда. Потом, уже в Белгороде, мне было лет двадцать, мать рассказала, что у этого ограждения она нашла шкуру Дружка, выскобленную, как ни один скорняк не выделает своё рукоделие, и они с отцом закопали её тут же на приусадебных грядках... Сейчас-то я понимаю, что' это был за трактор и что' за траншею он отрывал и засыпал каждый день чуть в стороне от дощатых бараков, и думаю, что ценой своей жизни, может, пёс кого-то спас от смерти. Такие, вот, сибирские дела... А когда родители вернулись в Европу, то уже плакала мать, видя в какую голодуху, мы уехали от двух коров, помидор на грядках и бревенчатой НКВДэшной избы. Отец работал в органах, и по "залёту" вынужден был строить молибденовый комбинат в посёлке Сора (сейчас это город Сорск).