Вот она - бежит водичка,
убегает, не боясь.
И становится привычкой
с этой жизнью эта связь -
по-саврасовски простая -
с убегающей водой
и со снегом-горностаем,
обречённым на убой.
Солнца звонкая кираса
никого не сбережёт.
Вся тоска моя - Саврасов
папироскою прожжёт
накопившуюся трезвость,
бросит в зенки сгоряча
скоморошескую резвость
погребальщика-грача.
"Умереть бы" - это только
на отеческом звучит.
Чёрны антикиловольты -
снег гвоздящие грачи,
но вот этим антисветом
согревалась у окна -
по саврасовским заветам -
неуютная страна,
прямо в небо попадая
пальцем звонницы сырой.
И весна касалась рая
чёрной птичьею дырой.
2
Жизнь иногда прекрасна,
даже пьянит без водки.
Только подчёркнута красным,
красной чертою чахотки.
Губы дрожат и берёзы,
руки дрожат и осинник.
Капают, капают слёзы
за полночь при керосине.
Мальчики русские карту
звёздную перекроили,
местному чёрному марту
бездны свои подарили.
Ветер у вербы слабой
больно заламывал лапы.
И выносили бабы
грошики на этапы.
"Купишь себе, болезный...."
Булькало в горле что-то:
бездны на то и бездны,
даже когда работа -
бездны дарить. Не шутка.
Бездны всегда бездонны.
Смотрит бездонность жутко
плоскословьем Надсона
и отражается в луже,
что не вместилось в грошик -
космос со всею стужей
и со вселенской дрожью.
3
Дом шестнадцатиэтажный.
Танцы-шманцы и галдёж.
Утоляет жизни жажду
на десятом молодёжь.
Это было слишком странно,
если было вообще:
после первого стакана -
небо в огненном борще.
Небо красное, как брюква.
Стало страшно, потому
и пролил вино на брюки
и запутался в дыму,
словно неба цвет свекольный -
вещь, страшней которой нет.
Будто дан намёк окольный
на грядущего сюжет.
Вот, откладываешь ложку,
вот, не досмотрев футбол,
ожидаешь неотложку,
зряшный делают укол,
сделали, легчает малость,
эта малость - всё что есть.
Не рассчитывал на жалость?
Думал, слава? Думал, честь?
И расплачешься в подушку
в сорок пять.... Очнёшься тут.
Сердобольные подружки
продышаться уведут.