Ну, а я пристал к вам с разговором,
к олимпийцу в душу нагло влез.
"Головой барочного собора
вы коснулись облачных небес.
Плавные камней фиоритуры -
вихри дрессированные пчёл,
представитель варварской культуры
голову кладёт вам на плечо.
Он находит в вас следы барокко."
Морщится и хмурится поэт:
он иного времени и срока,
не было барокко в нём и нет.
Греческая ластится пшеница
к гётевским высоким сапогам
и античность, звонкая, как птица,
поднимает мелодичный гам.
"Сударь, перепутали вы что-то.
Отшумел барокко тесный бор.
Схлынула торжественная рвота.
Столько лет прошло с тех самых пор.
Классицизмом мой язык наточен.
Веймарца аттической души
завитушек, крыльев, червоточин
не прельщают жалкие гроши.
Мне куда милей стекляшка эта,
эти грани столиков и спин.
Вижу я игру стального света
в лицах крепко выпивших мужчин.
Вижу я, как истинные греки
чистят воблу, пеною шуршат,
вижу, как в ничтожном человеке
промелькнёт античная душа.
Выпивка ли в этом виновата -
гордость их надменна и горька.
Ах, дитя Европы кисловатый,
комсомолец эры "Огонька",
шёл бы ты в красивое, барочный.
В сладкий мир липучих кренделей.
Я стою в пивной антично прочно
силою фантазии твоей."