Окончательный развал Союза и гайдаровский экономический обвал 1992 года в первые месяцы мало что изменили в нашей жизни. Подобно тому, как каждая квартира в стране давно превратилась в склад продуктов и вещей, точно такой же склад, только в больших размерах, представляло собой и Сафари. Галерные боксы и бункеры ломились от товаров и сырья, в строй вступали всё новые гидро- и ветрогенераторы, в сейфах хранились десятки тысяч долларов и миллионы рублей. Тем не менее среди жителей острова упорно циркулировали слухи о грядущем холоде и голоде.
Эти слухи были Сафари лишь на руку. Не пытаясь угнаться за галопирующей инфляцией, мы все свои зарплаты и цены железно приравняли к курсу доллара, так что даже перворазрядный подёнщик враз стал получать вдвое больше казённых симеонцев, не говоря уже о заоблачных заработках шевальерцев. Стерпеть такую несправедливость было невозможно, и очень скоро заявление о вступлении в садоводческое товарищество написало всё взрослое население посёлка. Идя им навстречу, мы даже не требовали с них денежного аванса под вступительный взнос:
– Берите кайло в руки и сами его отрабатывайте.
И матерясь про себя и чертыхаясь, симеонский люд добровольно отказался от великого завоевания пролетариата – восьмичасового рабочего дня и пятидневной рабочей недели – став как некогда на шестидесятичасовую трудовую недельную вахту, а часть галерных цехов перешла на трёхсменный рабочий график, чтобы задействовать всех желающих.
Несмотря на сей общественный энтузиазм, сафарийский бюджет, как в былые времена, затрещал по всем швам. Стремительно стали падать почти все наши экспортные возможности – покупателям уже было ни до золотых перстней с видеокассетами и дорогой мебели. Опустели зрительские места в кино- и видеозалах. Полностью иссяк поток приезжих на выходные дни. Дико вздорожали авиабилеты, вынудив до минимума сократить дальние командировки. Под вопросом оказался предстоящий туристский сезон.
Слава богу, что это все происходило не сразу вдруг, а по инерции порядочно растянулось во времени, давая Сафари возможность приспособиться к новым реалиям. Приученные упреждать все возможные невзгоды ветераны-галерники не допускали даже саму мысль, что что-то может застать нас врасплох – и всё Братство постепенно, по молчаливому согласию перешло на аварийный режим работы, когда уже никто не решался требовать себе новую машину или загранпутёвку и три четверти зарплаты оставлял в Сафари-Банке.
На фоне самой жесткой экономии весьма нелогично прозвучало предложение Отца Павла купить у Дальневосточного пароходства старенький теплоход на подводных крыльях, против чего возражали все бригадиры, мол, в гараже нашего Торгового центра в Лазурном сколько угодно «тойот» и «мазд»: садись и езжай куда хошь.
– Это не для нас, а для наших гостей, – объяснил Воронцов нам с Аполлонычем.
– Так ведь нет уже никаких гостей? – удивился барчук.
– Изучайте историю, неучи. Больше всего народ начинает перемещаться в пространстве именно в годы разрухи и бедствия.
Мы с Чухновым не очень ему поверили, но Севрюгин, когда узнал мнение главного сафарийского зодчего, сразу же согласился:
– Блошиный рынок это то, что нам надо.
С наступлением летней навигации собственный «Метеор» связал Симеон регулярной связью с Владивостоком, сократив время в пути туда с двух часов до пятидесяти минут. Для симеонцев экономия была малосущественна, никто во Владик особенно не стремился, зато для краевых гостей с увесистыми сумками товаров на продажу получилась весьма ощутимой.
В момент расцвета челночного бизнеса хорошее торговое место ценилось на вес золота, и захудалый симеонский базарчик, где только что закончилось строительство крытых торговых рядов, быстро превратился в сверхпопулярный толчок. Возможности владивостокского порта скрестились здесь с кошельками сельской глубинки, помножились на сафарийский сервис – и в итоге привели к тому, что вещевое торжище и обменные пункты валюты вышли у нас по своей доходности на первое место, значительно пополнив заодно и сельсоветовский бюджет.
Какой к лешему туризм и производство! Полутысячная толпа сумочников каждое утро высаживалась на Симеон, торговала, ела, пила, сорила, меняла валюту и убывала восвояси, чтобы назавтра повторить всё вновь.
Мои легионеры работали сверхурочно, с трудом регулируя крикливые и легко возбудимые рыночные толпы. Где деньги – там и воровские пальчики и наглые рэкетиры, против которых мой взвод повёл настоящие боевые действия. Чего мы, только ни делали, чтобы не дать криминалу утвердиться на нашем рынке! Снимали скрытой камерой, подсылали к прилавку мальчишек с диктофонами, выборочно шмонали и педантично фотографировали, регистрируя каждого нового посетителя со всеми их проступками в своём компьютерном каталоге.
Всякая подозрительная личность немедленно бралась на заметку и бдительно паслась легионерами в гражданке. Иногда достаточно было простого замечания, чтобы нежелательные типы сами спешили на пирс раньше срока, дабы не потерять денежный залог безупречности своего поведения. Отговорки типа: «А чего, просто так посмотреть нельзя?» или «Чего придираетесь, я ещё ничего не сделал?» – так же, как и любые напоминания о правах свободной личности, традиционно вызывали у симеонцев дружный смех. Первая поправка к неписанной конституции Симеона по-прежнему гласила: «Любой фермер вправе удалить из Сафари любого несимпатичного ему человека». А так как отныне в вольных садоводах ходило всё симеонское население, это автоматически означало, что удалять можно не только из Сафари, но и с самого острова. Поэтому чужак, не имеющий на Симеоне верных друзей, должен был вести себя предельно корректно, в том числе и на шумном толчке.
И все равно время от времени находились желающие проверить моих парней на прочность. Особенно запомнилась одна такая группа гастролёров из Хабаровска. Намерения у нее были самые серьезные: немного-нимало грабануть Сафари-Банк, вернее, его поселковый филиал, потому что основное валютное хранилище находилось в подземельях Третьего паруса Галеры и для проникновения туда нужна была специальная армейская операция.
А филиал вот он, в ста метрах от причала. Стволы на кассиров, деньги в пакеты – и на прогулочный катер с парой заложников. Так именно всё и случилось. Кстати, замечу, что гоп-компанию вычислили ещё по прибытию на остров, пятерых налётчиков завели в дежурку и обыскали. Правда, никто не догадался, что обрез и четыре пистолета может пронести на себе их подельница, невзрачная девушка в очках, ехавшая на толчок, казалось, сама по себе.
На катере налётчики направились не в Лазурный, а к пустынному пляжу, в километре от которого проходило шоссе на Находку и где их заблаговременно ждали две иномарки с водителями и... легионерский микроавтобус. Мобильников тогда не было и в помине, но простенькие радиотелефоны работали надежно.
Легионеры открыли стрельбу без предупреждения, и через час семерых из восьми налетчиков на том же катере доставили на Симеон. Про восьмого было сказано, что ему удалось удрать, и для его поимки на материке были оставлены аж… двое легионеров. Злые языки также утверждали, что в легионерском автобусе всегда имеется кирка и лопата... Но кто обращает внимание на подобные гнусные домыслы?
Происшествие наделало много шума, состоялось тщательное милицейское расследование. Выручили наши прежние охранные тренировки, и когда легионеры стали дружно утверждать, что всё это просто учения с нанятыми статистами, им нехотя, но поверили, тем более что трое невредимых налётчиков тоже подтвердили:
– Да, нас на это специально наняли за приличный гонорар, и всё оружие было заряжено холостыми патронами, вот убедитесь сами.
А что им, сердечным, ещё оставалось делать, если их трое подельников и подельница в эту минуту лежали забинтованные в тайном галерном каземате.
Наконец-то я обрёл в своём штрафном изоляторе не мелкую сошку, а настоящих уголовников с приличными сафарийскими тюремными сроками. С каждым из них был подписан трудовой договор на три года, предусматривающий джентльменское соглашение о полувольном содержании. То есть трое под замком, а четверо в дневное время могут работать и передвигаться по всему острову, через неделю – наоборот. И никто не делал попыток освободиться, потому что к этому времени Сафари настолько обросло самыми невероятными слухами и домыслами о бесследном исчезновении людей и о нашей сказочной неприкосновенности со стороны карающей руки государства, что не было необходимости в каком-либо конкретном устрашении.
Больше всего поздравлений почему-то раздавалось в мой адрес, хотя я в тот день мотался на крейсерской яхте между Кунаширом и Итурупом, избавляясь от последних иллюзий относительно своих способностей прирождённого морехода. Получив радиограмму о налёте, я с большим облегчением пересел на проходящий сухогруз и подоспел домой уже к разборкам своих абреков с милицией, но тем не менее принимал поздравления как должное.
Как и всё в Сафари, мой легионерский взвод постепенно матерел и совершенствовался. Поэтому операция по захвату налётчиков прошла в полном соответствии с ранее проведёнными учениями, включая даже ту точку на материке, куда может высадиться будущий противник. Наша метода рукопашного и легионерского боя давно была признана эффективней любых театральных каратэ и иже с ними. Точно так же распростились мы и с синдромом огнестрельного оружия, включив его в свою обязательную подготовку. «Горный Робинзон» стал закрытой учебной базой, учения в которой уже мало напоминали мои прежние тренировки с боксёрской секцией.
По сути эта наша «учебка» сделалась отдельным учебным заведением, куда потянулись записываться мускулистые подростки со всего окрестного побережья, и с конкурсом не меньше чем в театральные институты. Свой тренаж и пансион они оплачивали охранными дежурствами и показательными соревнованиями. Отсев был таким, что из десяти человек пройти первый этап подготовки удавалось лишь двоим-троим, остальные после трёх месяцев тренировок, как следует вымотавшись, уходили в сторонние секьюрити и рэкетиры, хвастаясь там нашими тридцатикилометровыми кроссами и разбиванием кулаком кирпичей.
Те, кто оставался, продолжали наращивать не столько мускулы и приёмы, сколько интуицию и быстроту реакции, чтобы даже со спины напасть на них безнаказанно было невозможно. Будучи охранной элитой, они, однако, ею и оставались, если, конечно, сами не делали шаг в сафарийскую веру со всеми её сопутствующими прибамбасами (пятаком, фермой, интеллектуальной подготовкой, семейственностью). Кто делал, становился на стезю подлинной шевальерской избранности. Менее творческие, чем пэтэушники, они брали своей преданностью сафарийским порядкам и безоговорочным повиновением сафарийцам-старшеразрядникам.
Казалось, ещё чуть-чуть и между двумя ветвями молодых сафарийцев вспыхнет нездоровое соперничество. Но неожиданно в этот процесс вмешалась Катерина-Корделия. Надо сказать, что училищная молодежь претерпела к тому времени значительные изменения. Категорический запрет на внутренние подростковые столкновения привёл к тому, что банды симеонских тинейджеров повадились регулярно наведываться в Лазурный и «оттягиваться» там по полной программе с водкой, анашой и жестокими побоищами с местными сверсниками. Малыми силами нападали на большие компании и благодаря своей сплочённости и выучке всегда выходили победителями. Первоначально мы сваливали эту агрессивность на их пришлых материковых сотоварищей. Но те постепенно вымывались из училища и вместо них оставались сплошь утончённые музыканты и субтильные дизайнеры, чья кулачная слава, однако, взлетела вверх ещё выше.
Катерина решила воспользовалась этой ситуацией по-своему. Скупила по посёлку мотоциклы что поновей, разорила командорскую кассу на десяток мощных японских мотобайков и из грезящих боевыми набегами подростков стала формировать свой собственный рокерный мотовзвод. И когда двадцать мотовзводников, одетых в униформу из чёрной кожи и шлемы с затемненными забралами, во главе с Корделией, которая сама была заядлой рокершей, впервые съехали с парома на причал Лазурного, вздрогнули не только лазурчане-подростки, но и молодёжь постарше, потому что к каждому мотоциклу были приторочены нунчаки, тонфа, велосипедные цепи и легионерские дубинки.
Никого не трогая, зловещая колонна проследовала через весь Лазурный к перевалу, отделяющий горпосёлок от владивостокской трассы. Там уже была включена вся скорость, и мотовзвод с рёвом помчался в сторону краевого центра. По пути заезжали в мелкие посёлки, чтобы на глазах у изумленных сельчан продемонстрировать кое-какие упражнения из своей мотовзводной науки. Как у хоккейного судьи, у Катерины имелся десяток жестов, которыми она умело манипулировала своей командой: «разбиться на звенья», «взять объект в клещи», «пойти на обгон», «снизить скорость» и так далее. Накатавшись, мотовзводники соскакивали со своих машин и, вооружившись холодным оружием, устраивали показательные поединки между собой под непременную видеокамеру. К местной молодёжи демонстративно не цеплялись, как бы не видя в ней для себя достойного противника. Но и местные, взирая на бесплатное зрелище и уже наслышавшись о выкрутасах сафарийской золотой молодежи, не смели никого из них задевать, боясь ненароком получить добрую плюху «спортивным предметом».
Словом, это была демонстрация силы в своём самом беспримесном варианте, при котором все до времени оставались довольны: юные лазурчане потому, что их оставили в покое, районная молодежь – от пережитого и благополучно завершившегося стресса, сами мотовзводники – от видимой робости окружающих. Даже милиция и та одобрительно кивала головой, полагая, что таким образом мы хотим укротить местное хулиганье: все знали, что на Симеоне с ним покончено раз и навсегда. Ничего подобного, разумеется, у Корделии не было и в помине. Выпустить из своих приверженцев лишние агрессивные пары, немного самоутвердиться самой – и всё.
Отец Павел взирал на эти игрища дочери с обычной невозмутимостью, не сомневаясь, что с ней ничего опасного произойти не может просто потому, что она – его дочь, а, следовательно, находится, как и он, под покровительством высших сил. Аполлоныч, тот откровенно завидовал, что сам уже в силу возраста не может так же порезвиться. Больше всех против был Севрюгин, причём настолько, что собирался даже без Бригадирского совета, одной своей мэрской властью запретить на острове всякие мотоперемещения. Пришлось вступиться мне и ошарашить Вадима известием, что мотовзвод – неплохая альтернатива моим легионерам, которые ещё немного и превратятся в разновидность преторианской гвардии, способной менять сафарийских цезарей по своему усмотрению.
– Ты с ума сошел! – изумленно округлил глаза симеонский мэр. – Да как такое может быть?!
– А почему бы и нет? Ты разве не заметил, что симеонцам совершенно все равно, кто у нас в Сафари у руля. Да и эти наши мелькающие смены дежурных комендантов – для всех это просто дежурные галерные вахтёры, не более того. Но сафарийцы не симеонцы. Им хочется целовать одну руку, а не десять. Мы столько раз твердили всем, что Фермерское Братство превыше всего, что они наконец поверили в это.
– Ну и как они это могут сделать технически? – всё ещё не верил Вадим.
– Сначала они хотели сделать ставку на меня, потом решили, что большая власть всё же не для их шефа.
– И что же?
– Подрастают другие наследники престолов. Дрюня или твой Герка.
– Моему Герке, вообще-то, двенадцать лет.
– Если хочешь, могу предоставить некоторые из его высказываний, – это я так шутил, но Севрюгин принял мои слова за чистую монету.
– Ты что же… ты что же… – взбеленился он. – Может, ты и мою спальню с женой прослушиваешь!
– Ну ты юмора совсем не понимаешь. Это я так, понты развожу.
– Не понты. Я знаю, когда ты блефуешь, а %