Целую, покорный слуга, Ваш Вэнс».
***
Памела запахнула плащ и накинула капюшон на светлые кудри. Вместе с цирковыми она сидела у костра, но огонь не согревал: мелкая дрожь била тело. Впрочем, виной был не холод — страх.
Липкое чувство тревоги не отпускало девушку уже третий день — с момента, когда чинный мальчишка с зализанными волнами протянул ей конверт.
И ведь ничего особенного новый знакомый не писал. Но было в строчках и между ними нечто зловещее, заставлявшее девушку вновь и вновь возвращаться к обычным, но пугающим словам.
Вечером, после представления, Памела в очередной раз перечитала письмо. И чем сильнее она убеждала себя — всё хорошо, тем тревожнее ей становилось.
Потом было второе письмо — тоже ничем не примечательное, если, конечно, не принимать во внимание обещание «потрудиться над судьбой недооценённой артистки».
«Мальчишеская бравада. Желание произвести впечатление», — попыталась успокоиться Памела.
И всё же новое письмо встревожило девушку ещё сильнее предыдущего. Что-то, таящееся между строк, окончательно выбило её из равновесия.
«Надо вспомнить встречу, — думала Памела, не в силах заснуть. — С первой минуты, когда увидела его у гримёрки. Боже! Даже мысленно я боюсь произнести его имя. Здесь что-то не так».
***
Пару недель назад ассистентка иллюзиониста Памела ничуть не удивилась, когда после представления увидела у гримёрки молодого человека с цветами.
— Вы были восхитительны. Я очарован. И даже больше — влюблён.
Он протянул букет и представился:
— Вэнс. Ваш новый поклонник, покорный слуга.
«... покорный слуга...» — припомнила Памела, сидя у костра.
Не обращая внимания на артистов и обслугу, она несколько раз прошептала слова, точно пробуя на вкус.
«Покорный слуга... Он так странно их произнёс. Какие неприятные слова».
Памела сильнее закуталась в плащ.
«И взгляд. Странный, завораживающий, плавящий разум и волю. Ощущение, что участь «покорного слуги» уготована мне, а не ему».
Сколько Памела не вспоминала встречу, так и не могла объяснить, почему вопреки недоброму предчувствию и правилу — не встречаться с поклонниками — согласилась на свидания.
Молодой человек был хорош собой — высокий, уверенный, в дорогом изысканном костюме. Голубые глаза и русые локоны притягивали взгляд. Но сказать, что он понравился — нет, Памела не могла. Скорее, наоборот. И всё же она согласилась. Не хотела, но отказать не смогла.
Гуляя по вечернему городу, девушка практически ничего не узнала о новом знакомом — лишь то, что в Сиднее он пробудет два дня, а дома его донимают скука и одиночества. Ещё он рассказал про коллекцию дешёвых фарфоровых статуэток, представляющую ценность лишь для него самого, и про странную привычку «впадать в спячку», теряя интерес к жизни, если коллекция долго не пополняется.
Зато вопреки обыкновению, о себе она рассказала много.
«Слишком много», — позже корила себя несчастная девушка.
***
«Я увидел вас под полотняным куполом, когда, пресытившись бутафорской пушкой и болваном¬-иллюзионистом в красном сюртуке, уже вознамерился покинуть представление. И был немало удивлён; даже испытал любопытство, которое давно не питал ни к чему и ни к кому.
Я влюбился моментально, как способен тридцатилетний холостой мужчина, ни разу не удостоенный вниманием столь прекрасной особы. Думаете, я преследую корыстные цели? Не отвечайте — это лишь шутка.
Кстати, дорогая. Как поживает ваш престарелый ассистент? Я ничуть не ошибся, назвав ассистентом его, а не вас. Это несправедливо, что внимание публики приковано к такому никчёмному человеку. Вы звезда! Вам, а не ему должны аплодировать зрители! И дарить всю любовь без остатка, как ныне делаю я.
Обещаю — совсем скоро всё изменится!
Этот усатый выскочка не должен затмевать ваш талант. Вы рискуете, он пожинает плоды. A great ship asks deep waters. Да-да, дорогая Памела! Это не он, а вы — большой корабль, нуждающийся в глубокой воде! Дорогая, вы представить не можете, какая неординарная и редкая судьба вам уготована! Надо лишь убрать с пути старого болвана. Сам Ангел Бездны берётся помочь вам! Моими руками.
Я восстановлю справедливость! И сделаю это в ближайшую неделю. А вы меня порадуете, отписав о случившемся немедленно и в подробностях.
Впрочем... вряд ли вам стоит принимать столь обременительное и невыполнимое обязательство — я всё узнаю из газет.
Ваш Вэнс, покорный слуга».
***
— Боже, Боже правый, помоги мне! — шептала Памела перед распятьем, не зная, как уберечь иллюзиониста от опасности. — Что я наделала! Зачем я связалась с этим сумасшедшим?! Надо предупредить Джеймса, чтобы был осторожен.
К трюку «Полёт из пушки» иллюзионист, с которым Памела работала уже три года, всегда готовился очень тщательно. Вероятно, из-за постоянного напряжения, в жизни Джеймс был угрюм и... невероятно суеверен.
За пару часов до представления иллюзионист переставал с кем-либо разговаривать. А за час и вовсе закрывался в гримёрке и, по слухам, что-то там колдовал и шаманил. О мнительности старика среди цирковых ходили легенды.
И вот теперь эти угрозы.
— Джеймс,— не выдержала Памела, когда они, по обыкновению молча, готовили реквизит к представлению. — Простите... Я знаю, что нельзя беспокоить вас сейчас, но... Я должна предупредить!
Получив страшное письмо ещё утром, девушка весь день не находила места. «Я должна всё рассказать Джеймсу. Только не перед представлением. Завтра утром».
Однако с приближением вечера панический страх буквально парализовал её: мысли путались, руки и ноги отказывались слушаться, а воображение рисовало картины одна страшнее другой. В довершение, она никак не могла сосредоточиться и совершала одну ошибку за другой.
И тогда, более не в силах справляться с навалившейся бедой в одиночку, Памела, выпалила:
— Джеймс, берегитесь! Он псих! Он хочет убить вас!
Иллюзионист не проронил ни слова.
Лишь по лёгкому вздрагиванию пальцев и отхлынувшей от лица краске Памела поняла — Джеймс напуган. Очень напуган.
— Простите! Простите меня, Бога ради! Это я! Я во всём виновата!
Иллюзионист не останавливал девушку, и она взахлёб принялась рассказывать:
— Несколько недель назад я познакомилась с молодым человеком...
За весь рассказ Джеймс не проронил ни слова: точно заводная игрушка, он продолжал выполнять ежевечернюю, выверенную до автоматизма работу.
Памела даже чуть успокоилась.
А когда зазвучали фанфары и шпрехшталмейстер объявил о начале представления, она и вовсе забыла о письме.
В этот вечер ничего не случилось.
В следующий тоже.
К тому разговору Джеймс и Памела больше не возвращались.
А на третий день пришло самое зловещее послание:
«Он напуган? Ты молодец. Осталось чуть—чуть. Скоро, совсем скоро всё случится, мой покорный слуга».
Памела металась по гримёрке: её колотила лихорадка, тело стало ватное и отказывалось слушаться. Но она решила Джеймсу больше ничего не рассказывать.
«Довольно со старика того, что пережил. И так цирковые спрашивают, отчего Джеймс последние дни мрачнее тучи и вовсе перестал разговаривать. Не дай Бог, от волнения порох не правильно заложит, или со страховкой напутает. Сама справлюсь! —решила Памела. — Надо только успокоиться. Это всего лишь сумасшедший из далёкого городка. Сумасшедший, который придумал себе историю про красавицу и чудовище и теперь пишет дурацкие письма. Впредь не буду их даже распечатывать. Лишь бы Джеймс, так сдавший за последнюю неделю, ничего не заподозрил. А для этого мне надо успокоиться. Просто успокоиться».
***
Памела посмотрела на часы: до представления оставалось минут двадцать, значит, Джеймс уже заперся в гримёрке, и она не столкнётся с ним нос к носу.
Стуча зубами и дрожа так, что не скрывала даже накидка, девушка прошмыгнула в конюшню.
Там, в крохотном закутке за стойлами обитал древний Квини — добрейший человек, которого одинаково обожали и артисты, и лошади. То, что конюх был постоянно навеселе — никого не смущало: народ лишь подшучивал, что трезвым Квини видели родители и то лишь однажды — при рождении.
Зато все цирковые знали, что в любое время дня и ночи у старика можно разжиться тёмным ромом.
Памела ни разу не пробовала крепкого спиртного. Светлый эль — приходилось, а вот ром...
«Хуже уже не будет», — подбодрила себя девушка и выудила из всем известного тайника Квини початую бутылку.
Она воровато сделала пару глотков, оглянулась... и глотнула ещё раз.
Представление началось вовремя.
«Всё хорошо, всё хорошо, всё хорошо... Вот только музыка... »
— Почему сегодня музыка такая невесёлая? – спросила Памела у инспектора манежа и, не дождавшись ответа, нырнула в тёмные потроха пушки.
***
Вэнс раскрыл газету, и тут же его взгляд приковала фотография — точнее две: на первой в неестественной позе с вывернутыми внутрь ступнями на манеже лежала Памела. Вокруг неё толпились испуганные артисты и зрителями, а она улыбалась кровавыми размозжёнными губами.
На втором фото — судя по качеству, снятом в тесном тёмном помещении — Вэнс с трудом различил свисающую с дивана руку в заляпанном манжете и оброненный на пол пистолет.
Заголовок гласил «Двойная трагедия в цирке Сиднея. Кто двое несчастных?»
Дальше половина полосы была отведена Памеле: «По непонятным причинам ассистентка иллюзиониста не сумела сгруппироваться, из-за чего не долетела до трапеции». И столько же Джеймсу: «Не пережил гибель ассистентки... Вместе три года... Возможно между ними что-то большее...» и т.д.
Вэнс откинул газету.
— Прости, Памела, мой покорный слуга.
Он потянулся, как после долгого сладкого сна, и добавил:
— Вечная ассистентка. Даже на пороге смерти ты не смогла подняться выше.
***
Привычку разговаривать с собой Вэнс приобрёл в тот день, когда в его фарфоровой коллекции появились две первые статуэтки. Впрочем, этой привычке существовало вполне логичное объяснение: разве мог он кому-то доверить тайну исчезновения родителей?!
Вэнсу порой было невыносимо смотреть на маленькие фарфоровые памятники, сиротливо жмущиеся друг к другу на каминной полке. Но ещё невыносимее было осознавать себя ребёнком никчёмных родителей, не способных ни на поступки, ни на высокие помыслы.
«Идиоты! – шипел ночами озлобленный подросток. – Даже имя не могли выбрать нормальное. Вэнс – «живущий в болоте». Ненавижу! Ненавижу вас, ненавижу имя.
Впрочем, после того, как родители не вернулись из путешествия по реке Лаклан, по имени мальчика называть было уже некому.
Нет — сам Вэнс тогда ещё не убивал.
Физически не мог в столь юном возрасте. Зато научился уговаривать Ангела Бездны забирать «лишних» людей. В этом возрасте всё кажется игрой. Главное — вовремя остановиться. Но Вэнс и не хотел останавливаться. Его всё больше увлекала «живая игра».
Когда юноше исполнилось семнадцать, на каминной полке — рядом с фигурками мужчины и женщины — появилась ещё одна статуэтка. Эту напомаженную, с идеальной причёской, фарфоровую даму он приобрёл за месяц до кончины тётушки. После гибели родителей та уже год «приживала» опекуншей в его доме.
Это была последняя «незаслуженная» статуэтка.
К своему восемнадцатилетию Вэнс окончательно понял, что перерос роль зрителя.
— Прости, Ангел Бездны! Я больше не нуждается в твоих услугах. Отдохни,– полушутя, полусерьёзно сказал он своему идолу, прогуливаясь по парку. – Это моя игра, и я сам буду в неё играть. Ты ведь не в обиде, друг мой?
И Вэнс, размахнувшись, запустил собственноручно вырезанного ещё в детстве идола в пруд.
— Только я себе возьму другое имя — более звучное и менее небесное, нежели твоё, — хрипло хохотнул молодой человек.
Так Вэнс стал «Кукловодом дьявола».
***
Тридцатилетний лощёный, довольный жизнью хозяин смахнул пыль со статуэтки дамы с причёской.
— Прости, тётушка, и не сердись на меня. Кстати, после вас желающих опекать малыша Вэнса больше не нашлось, — засмеялся он, сдвигая полтора десятка фигурок на каминной полке ближе друг к другу.
Молодой человек достал небольшой свёрток из ящика стола и беззлобно скомандовал фарфоровым истуканчикам.
— Двигайтесь! Освобождайте место новенькому!
И он развернул фарфоровую статуэтку.
— Что говорите? Новенький некрасивый? Все претензии к продавцу сувенирной лавки. Это он расхваливал сиё уродство. А я что?! Игрок — не более. Циркач, так циркач. Кстати, а интересная игра получилась. Многоходовая.
Вэнс на мгновение задумался, припоминая, как выискивал по афишам седого усатого циркача, походившего на того, что продал ему лавочник. И нашёл. Джеймса.
— Да, отлично развлёкся! Не скрою, найти такого колоритного старика, да ещё так изящно подобраться к нему через глупую девчонку! Правда, пришлось кое-чем... точнее, кое-кем пожертвовать. Но, согласитесь, оно того стоило.
***
Продавец сувенирной лавки с улыбкой поприветствовал раннего покупателя:
— Утро доброе, утро доброе. По крайней мере, для нас с вами.
Он отложил газету с фотографиями из цирка Сиднея и обратился к Вэнсу:
— Больше месяца не заглядывали. Присмотреться, или хотите что-то приобрести?
— Ну, почему присмотреться?! — загадочно улыбнулся Вэнс.
— Предложить вам статуэтки из новой партии? Или есть конкретный интерес?
— Именно! Нет ли у вас циркачки? Желательно красивой. А если у неё буду светлые локоны — готов заплатить две цены.
— О! — засмеялся продавец. — Вы меня пугаете! Прежде вы не были столь категоричны в требованиях. Уж не такую ли циркачку вы ищете?
И он ткнул пальцем в фотографию Памелы.
— О, простите! — переполошился продавец, увидев реакцию Вэнса. — Да что вы так напугались, друг мой? Это шутка. Впрочем, в свете последних событий — неуместная. Простите.
Продавец совершенно смутился и поспешил разрядить обстановку:
— Помнится, вы приобретали по моему настоянию циркача. Я так понимаю, речь идёт о тематической коллекции? Итак, тема «цирк».
— Вы ошиблись, — процедил Вэнс. — Тема «профессии». А потому, я бы хотел приобрести ещё и лавочника.