Степан Царев – в простонародье просто отче – отпивал из граненого стакана святой воды.
– Братья и сестры, прошу вас, успокойтесь!
Внимая словам пастыря, горожане притихли, хоть и волнение в их сознании только прибавилось.
Но вот двери распахнулись, мерзко скрипя, и в храм вошел последний участник собрания – Злобин Дмитрий Владимирович. Мужчина статный, лет сорока пяти, с бородкой, в которую время вплело тонкую проседь. Аккуратный суконный пиджак, припасенный для таких церемоний ещё со свадьбы, гармонично сочетался с белой льняной рубахой и того же материала брюками. Если от большинства в этом городе пахло рыбой, от главы семьи Злобиных всегда исходил аромат дорогого, по меркам Благоблядищенска, парфюма. Откуда он его брал, прихожане могли лишь догадываться.
– Здравствуйте, дорогие соседи.
– Вот уж точно, дорогие, – прошел недовольный шепот среди Обломовых, которым больше остальных надоело ждать.
– Вы даже не представляете, как вы нам дороги, Дмитрий Владимирович, – Вера Артемьевна демонстративно кашлянула.
– Не дороже чем вы, Вера Артемьевна, – гадко улыбнувшись, Злобин вальяжно прошествовал к клиросу.
Степан Васильевич Царев поправил подрясник и начал свою речь.
Говорил долго, но по делу, за что горожане и были ему благодарны. Затем мимоходом отпускал грехи. Первыми в очереди стояли Неблудины, последними Загребихины. По их собственному разумению, имеющие дел «всего на пять минут».
Опоздавший сидел на скамье, погруженный то ли в медитацию, то ли в созерцание ватных прослоек паутины в углах помещения.
Злобин старший не стремился к отцу, но и уходить явно не собирался. Выражение его лица было заговорчески-недобрым. Как у мух, замысливших захватить мир. Только эта муха была явно крупнее и умнее обычной. Дмитрий Владимирович был одним из самых влиятельных людей в городе, после отца Степана и чиновничьей четы Загребихиных.
Он знал о своих соседях все: где кто умер, где кто родился, а главное – знал, сколько на это все тратится денег. Ибо деньги любил чуть ли не больше жизни, потому что козерог. Однако готов был продать почку, если потребуется. Разумеется, не свою. Такой вот был человек.
При желании его можно было назвать скрягой, но язык ни у кого, кроме, разве что, часто заходившей на чай Веры Неблудиной, не поворачивался. Поэтому для всех он был душкой, вкалывающим как проклятый на рыболовном маленьком судне. Работал он и правда много, и делал это чуть меньше, чем круглосуточно, однако как ему удавалось, проводя чуть ли не всю сознательную жизнь в море, не пахнуть рыбой, для всех оставалось загадкой. Ещё большей загадкой для горожан являлось то, как Дмитрий Владимирович умудрился сойтись со своей женой, так непохожей на него. Злобина Евгения Владимировна имела в городе дурную славу. Она очень часто ходила по городу взад вперед, заглядывая при этом в окна, будто что-то искала. Как-то раз у Загребихиных пропал целый ряд корнеплодов из теплицы. Первыми подумали на Злобину, но та оказалась не при чем. Хоть виновника и не нашли, Евгения Владимировна с тех пор негласно заклеймена как опасная преступница. Также краски сгущала их дочь, которую толком никто никогда не видел.
В общем, несмотря на то, что напрямую Злобину старшему никто никогда ничего не говорил, слухов плели достаточно. Однако не похоже было, что бы Дмитрия Владимировича это заботило. Не похоже было, чтобы его вообще что-то заботило, кроме заработка. До сегодняшнего дня.
– Степан Яромилович, вы свободны? – голос человека в суконном пиджаке выдавал волнение и некое раздражение.
- Вполне – батюшка сложил руки перед собой и поспешил присесть рядом со своим гостем.
Жители города медленно, пытаясь уловить о чем говорят двое, стекались к двери. Но тщетно, собеседники лишь замолкли до поры, когда все не вышли из храма.
Толковали они долго, как бы обдумывая каждый свой ответ. Беседа затянулась настолько, что сестры Приглядаевы уже начали беспокоиться. Но тут, неожиданно для них, отец Степан встал и направился к потайному выходу из церкви. Да не один, а со Злобиным. Вернулись спустя час. Дмитрий Владимирович молча нес на плече здоровый холщовый мешок. Поставив его под лестницей, он безмолвно распрощался с настоятелем церкви, стремительно пожав ему руку и ушел.