Седобородый шнауцер Конфуций, дрожа как самый распоследний цуцик, глядел в окно из-под набрякших век. Он верил - обещаний ждут три года, сбоило сердце, но который век от неба ждал не манны, а всего-то, когда вернётся тёплая погода, и с нею самый главный человек.
Надеясь, что ты всё-таки услышишь, перехожу с дисканта на фальцет, а надо бы октавою пониже, пик Данте проскочить на горных лыжах с улыбкой на натянутом лице. Не лезть как джинн в пузатую бутылку, взглянув в твои бессонные глаза, а ощутить немеющим затылком и джазом растревоженных поджилок, о чём подумал, только не сказал.
Я не могу тебя так просто бросить, как мячик, жребий или бумеранг, пусть рыжая кокетка леди-осень в своём предощущеньи голых дёсен разбрасывает ворохи бумаг.
Да только кто же верит жёлтой прессе, она соврёт - не дорого возьмёт, а без тебя мир высушен и пресен, как маг, забывший коды детских песен, и где искать с авоськой лунный мёд.
А ты - во мне и мой, ну, как иначе, когда бренчишь на струнах изнутри, и память не уступит, хоть умри, хоть заливай и нелюбовью три: по хорде или родничку тем паче.
Когда себя внутри себя отыщешь, то рядом и меня глоток найдёшь,
Притащит в лапах радужный котище
стихи
и солнце,
и жемчужный
дождь.