(рассказ помощника машиниста электровоза)
Ну не любил я ездить «сборняками» - ни утренним, ни вечерним! Почему? А что хорошего? Во-первых заложено им графиком «пилить» от Белоречки до Туапсе двенадцать часов – и будешь ты эти двенадцать, а чаще ещё дольше, независимо от того есть у тебя работа по линии или нет, отрабатывать. Так диспетчеру поездному удобнее. Приткнут сборный где-нибудь на станции, а там пока дежурный придёт, пока составителей соберут… И торчишь, как пикетный столбик… А я скорость любил! Летишь «скорым» - только перегоны мелькают, картинка каждую минуту меняется и только об одном жалеешь – дальше, чем оборотное депо для тебя дороги нет. Даже подумывал иногда: может в проводники податься? Страну посмотреть, с людьми пообщаться… Да так и не решился...
И не только за эту нудность не любил сборные поезда. В самом начале, ещё когда только начал я работать в депо, произошел один случай, до сих пор памятный, хотя лет с той поры прошло, дай Бог памяти…Да ладно! Прикинул – сам удивился! Тридцать с хвостиком! Вот времечко-то летит… А помню, как вчера…
Поехал я тогда в поездку с дедом Лопахиным. .. Вот, опять! Деду этому в то время было лет на десять меньше, чем мне сейчас, а я себя ещё дедом не представляю. Вот ведь «теория относительности» - я и в шестьдесят ещё хоть куда, а «не я» и в «полтинник» - старикашка! Ну, да ладно, не об том рассказ… Лопахин был классный машинист, водил пассажирские поезда, но любил грузовые, вот ведь странность, для меня тогда необъяснимая, человек был интересный , образованный,как говаривала моя бабуля, имевшая за спиной три класса церковно-приходской школы. Было с ним о чём поговорить, послушать байки железнодорожные, до коих был он великий охотник и которые рассказывал так, что иному бы писателю не грех было бы поучиться! Прямо Ираклий Луарсабович Андронников в железнодорожной форме!(Про Андронникова впервые я тоже от Лопахина услышал, кстати.)
До Белоречки мы вели 508 «Адлер – Кавказская», грузопассажирский поезд местного сообщения, в народе именуемый «пятьсот весёлым» или «Матрёной-молочницей». Состоял он из десятка плацкартных вагонов да ещё в голове стояли пять-шесть молочных цистерн – груз для Туапсинского и Сочинского молзаводов, останавливался на всех станциях и полустанках, пропуская все скорые и пассажирские поезда и подбирая по пути разношёрстных пассажиров – колхозных бабушек с многочисленными оклунками, корзинками, ведрами и внуками, туристов с огромными рюкзаками, гитарами, собаками и влюбленными студентками, обстоятельных сельских мужиков с предметами первой необходимости – мотоциклетными колёсами, бензопилами, огромными стеклянными бутылями, крайне необходимыми в хозяйстве для приготовления домашних вин, бражки, купленными «по случаю» в городе и бережно везомыми к месту назначения…Посадка пассажиров напоминала штурм Суворовым Измаила , высадка – переход того же генералиссимуса через Альпы – было много шума, ора, но всё заканчивалось благополучно и в срок.
Отдохнув после дороги в бригадном доме, были мы вызваны в обратный путь под вечерний сборный. Не буду описывать всю процедуру приема электровоза из депо, маневры по станции, опробование тормозов – всё это интересно узкому кругу людей, связанных с железной дорогой по роду службы, а широкой публике – как рыбе зонтик! Скажу только, что рано или поздно, но сборный, кряхтя и поскрипывая, позванивая и постукивая, покачиваясь на стрелках, отправился в свой долгий и многоступенчатый поход около двадцати трёх часов по московскому времени, о чём в маршрутном листе была сделана мной первая запись.
К четырем часам утра, обработав три промежуточных станции, ведомый нами сборный добрался до станции Гойтх, самой верхней точке перевала через горы. Дальше предстояло спустить его вниз, пройдя через тоннели, пробитые вручную тоннельщиками ещё в начале двадцатого века, разъезд Индюк на склоне одноименной горы, оставить на станции Кривенковская десять хоппер-дозаторов для погрузки щебня на местном щебзаводе, неторопливо грызущем окрестные горы, и, желательно, «резервом», то есть – одиночно следующим локомотивом, прибыть в родное депо. Таков был план. Наш, но не Господа Бога.
Станция Гойтх примечательна тем, что стоит, как я уже говорил, на Перевале, а на выходе, сразу от стрелок, начинается довольно крутой спуск, а на спуске главное что? Правильно, тормоза! Поэтому на станции обязательная проба тормозов с присутствием вагонников – осмотрщиков подвижного состав на предмет эффективности срабатывания тормозной системы поезда. Фу! Вот загнул – аж в пот кинуло! Проще говоря – машинист на стоянке тормозит состав, тормоза вагонов срабатывают, а два относительно трезвых работника станции, двигаясь с головы и хвоста поезда навстречу друг другу, считают количество прижатых тормозных колодок. Сойдясь в середине поезда они обмениваются полученной информацией, делятся впечатлениями о погоде, машинисте электровоза, начальнике станции и моральном облике дежурной. Затем они, путём несложных математических операций, достигают консенсуса в необходимом тормозном нажатии и делают соответствующую запись в справке о состоянии тормозов поезда № … дают команду на отпуск тормозов и дёрнув по рюмке «на стремЯ», расходятся каждый в своем направлении – один в хвост поезда, другой в голову. «Головной» вручает отмеченную справку машинисту и докладывает поездному диспетчеру о готовности поезда следовать дальше. Машинист «внимательно» ознакомившись с записью вагонников, делает вид, что получил исчерпывающе ценные сведения и тоже докладывает тому же диспетчеру о своей готовности ехать дальше. При этом, все участники этой комедии прекрасно понимают, что дальше всё зависит от мастерства машиниста, от его умения работать с тормозами, от его знания профиля пути и от…Господа Бога, который – «Спаси и Сохрани!».
Всё было как всегда – тормознули, отпустили, получили справку, доложили… Загорелся зелёный свет выходного светофора и поезд потихоньку тронулся к южной горловине станции где, как вход в преисподнюю, чернел портал первого тоннеля. Лопахин привычно набирал скорость, пощелкивая фиксатором реверсивной рукояти контороллера, качнуло на выходной стрелке, дохнуло через раскрытое окно запахом тоннеля – сыростью, креозотом, крысиным подвалом. Стрелка скоростемера , подрагивая добралась да цифры двадцать пять. Вот теперь предстояла основная процедура – проверка тормозов на эффективность, именно сейчас наступал момент истины – есть тормоза или нет, надежны ли они – всё станет известно именно теперь. Не знаю у кого как, а у меня в этот момент дух перехватывало и крепко – за спиной несколько тысяч тонн груза(если поезд грузовой) или семнадцать – восемнадцать вагонов с живыми людьми(если поезд пассажирский). Это вам не кот начихал!
Поезд начал замедлять ход, рука Лопахина на кране машиниста дрогнула, переводя ручку крана в положение отпуска тормозов, я краем глаза заметил, как облегчённо расправились плечи машиниста и бодрым голосом произнес магическую фразу :- « Проба тормозов произведена – скорость упала на десять километров, расстояние двадцать пять метров…» Дед молча кивнул головой – регламент переговоров соблюдён, едем вниз! Скорость, упавшая на самом деле до пяти километров начала расти без вмешательства двигателя – семнадцатитысячный уклон, выход из тоннеля , автомобильный переезд с фигуркой переездного дежурного с желтым флажком в руке – всё это двигалось быстрее и быстрее… Вот сейчас входим в кривую, скорость вырастет до пятидесяти километров в час, можно будет включить режим рекуперации и притормаживая, въехать в портал следующего тоннеля…
На выходе из кривой, в первых лучах утреннего солнца , широко раставив ноги в резиновых сапогах, взметнув над головой топор, в междупутьи стоял …кошмар!!! Рука сама метнулась к кнопке сигнала, рёв тифона взорвался в тишине утра, многократно усиленный окружающими горами…Зашипел воздух в тормозной магистрали – дед швырнул рукоять тормозного крана в положение экстренного торможения… Поезд дёрнулся, как закусивший удила конь, визг колесных пар…клубы песка из-под колёс, дед давил на кнопку подачи песка под колесные пары электровоза, чтобы не скользили эти чёртовы стальные колёса по стальным головкам рельсов…Но поезд шёл, теряя скорость… пятьдесят… сорок пять… удар…сорок… Удар был негромким, как будто кто-то всхлипнул…Впереди мелькнуло что-то белое, нелепо вихляющееся, а поезд всё двигался…Остановка…Под взглядом деда ловлю себя на том, что давлю на кнопку сигнала онемевшей рукой и рёв тифона всё еще катается от горы к горе, бесполезный и уже ненужный…
Тишина навалилась, как ватное одеяло. Даже дышать стало трудно. Я смахнул рукой со лба выступившую испарину, посмотрел на деда – выглядел он так, будто упирался в электровоз плечом, пока не остановил. Капли пота сбегали ручейками со лба, повисая на бровях, стекая в височные впадины, ставшие вдруг пугающе глубокими…Дед шевельнул губами, что-то говоря…-«Что? Я не слышу!»- голос мой, хриплый, каркающий, был нелепо громким. «Иди…Посмотри…Если что – позовешь…!» Если что-что? Куда идти? Фу, чёрт…Обязанность помощника машиниста – при совершении наезда на человека, осмотреть после остановки поезда тело пострадавшего, при необходимости оказать первую помощь…Сухие строчки должностной инструкции всплыли перед глазами. На ватных ногах спустился с электровоза, спотыкаясь побежал по насыпи в хвост поезда, заглядывая под вагоны, ожидая и страшась увидеть…
Сначала я увидел резиновый сапог, стоящий на насыпи, рядом с поездом, потом, на придорожном кусте ожины, изломанное тело… Пробираться к нему смысла не было – живые так не лежат, это я уже знал…
Когда я вернулся, диспетчер уже орал в динамике рации: - «Лопахин! Какого чёрта?Задерживаешь пассажирский, сколько можно тащиться по перегону?» Дед доложил: «На перегоне Гойтх – Индюк совершил наезд на человека со смертельным исходом. Километр… пикет…Тело не мешает дальнейшему движению поезда…Прошу оповестить линейное отделение милиции…». Голос его, сначала предательски подрагивающий, к концу доклада окреп : магическая формула казённых фраз успокоила и вернула в реальность – поезд должен двигаться.
В депо мы попали к обеду – прямо со станции, сдав электровоз подошедшей поездной бригаде, поехали сначала в « линейку» - линейное отделение милиции, давали показания, подписывали протоколы…дед глотал нитроглицерин, меня колотило мелкой дрожью, хотелось скорее добраться до дому, хлопнуть стакан чего-нибудь крепче чая, упасть в кровать и заснуть. Желательно без снов.
Наконец, завершив все формальности, предстали перед нарядчиком, сдали маршруты…и стали клянчить выходной день. Совсем забыл – дело было летом, в разгар летних пассажирских перевозок, локомотивных бригад не хватало и выходные давали… В общем – нечасто и негусто.
Андреевна, нарядчик, хмуро выслушала наши сбивчивые аргументы, покачала головой: -«Эх, пацаны, дать бы вам …по заднице, да уж ладно, натерпелись…Идите, отдыхайте. Явка через три дня – под утренний сборный.На Белоречку…Распишитесь!»
Три ночи мне снился один и тот же сон – междупутье, мужик с топором над головой и почему-то белые, без признаков зрачков, глаза… Лица при этом, каких-то черт, я не видел – только эти белые глаза…
Через три дня, когда выходной закончился, дежурный по депо, отдавая мне маршрутный лист, мотнул головой, указывая на женщину, сидящую в «курилке»:- « Вас с Лопахиным дожидается…Деду скажи, он на медосмотре.» Я, взяв маршрут, поплелся в санчасть – предпоездной медосмотр вещь обязательная, без штампа медика в поездку не допустят.
Дед сидел на стуле, манжет танометра туго облегал руку. Видок у деда был ещё тот – не мне одному снились три дня белые глазки! Что-то ещё нам предстоит – не зря эта тётка в дежурке присела…
На выходе из санчасти остановились, закурили и я, как можно спокойнее, сказал:-«Дед, знаешь, там какая-то тётка в дежурке нас ждёт…Ты никому свиданий не назначал? А то гляди, жинка узнает – звону будет в голове! Сковородка мимо не пролетит!» Дед поперхнулся затяжкой:-«Какая женщина, чо плетешь?» Он смотрел на меня с недоумением, а я плёл дальше: - «Ага, только дохлой козой не прикидывайся – знаю я вас, старперов! Старый конь борозды не портит…!» Дед потихоньку начал свирепеть: - «Болтун! Балаболка! Чо х….ю порешь!» Слава Богу! Разозлился! За «милой» беседой входим в дежурку, отдаю маршрут дежурному, тот громко:-«Женщина! Вы спрашивали машиниста Лопахина – вот он!» Тётка, подхватывает стоящую рядом с ней на лавке черную дерматиновую сумку, идёт к нам… Дед, оторопело стоит, глядя на неё. Я смотрю – какая же она тётка! Женщина, лет тридцати, симпатичная, но одета…как старуха, в каких-то, хоть и чистых, но явных обносках с чужого плеча, на лице, с довольно правильными чертами , как тень лежат следы преждевременного увядания –ранние морщинки в углах рта, выражение глаз, как у бродячей собаки – ищущее сострадания и ожидающее пинка одновременно. И этот платок, по старушечьи повязанный… «Извините…Вы Лопахин? Это Вы по Индюку три дня назад… сборным… ехали…?» Голос её дрожит, сбивается, свободная рука теребит концы платка… «Да…Я…» Голос у деда ненамного лучше – сиплый и идёт откуда-то из живота… «Мужа вы моего сбили… Так я … это… Спасибо вам!» Последние слова звучат неожиданно громко, с каким-то вызовом. Все, находящиеся в дежурке – нарядчица, дежурный по депо, маневровый машинист, бабка-вызывальщица, мы с дедом – все замирают от удивления, а женщина продолжает: - « Жизни мне от него, подлеца, не было – как нажрётся водки, так смертным боем бьёт, а в ту ночь вообще порешить хотел – за топор схватился, еле убегла от него, так он искать меня кинулся, да на вас напоролся, дурак пьяный…» И она, уронив голову деду на грудь, зашлась в полукашле-полуплаче, а дед, обалдевший от такого оборота событий, растерянно гладил её по плечу, трясущимися губами пытаясь пробормотать что-то успокаивающее, то ли ободряющее… Женщина вдруг отстранилась, резко вытерла глаза тыльной стороной ладони : - « Я тут помянуть собрала… Всё своё…домашнее – яички, медку, курочка вареная…Вы уж не побрезгуйте!» Она сунула сумку деду в руку, развернулась и выбежала из дежурки…
Сцена была – куда там Николаю Васильевичу Гоголю! Дед, с дерматиновой сумкой в руках, дежурный по депо, с разинутым ртом, маневровый машинист, привставший на стуле, нарядчица с вызывальщицей, глядящие друг на друга вытаращенными глазами и я, прикуривающий сигарету со стороны фильтра… Бр-р-р! До сих пор помню вкус горящей пластмассы…