Луна, взглядом большой серой совы, приоткрывает нагую плоть на атласной постели, словно чистоту и холод свинцовых белил, словно точку пересечения двух бесконечностей – внешней и внутренней, дня и ночи, где существованье – безбрежное предвосхищение, застывшее время у жертвенника любви; где нагое сердце – зыбкая незабудка, вышитая на платье полночного ветра; где молодая душа – венозный узор моря в капельке солёного пота; и первая ласточка солнца – остановка дыхания на пути к совершенству ночи.