И в ответ на господнее чудо,
я впадаю в бесстыдство и грех,
и целую и нежу, паскуда,
но целую и нежу не тех.
Пью холодную прямо из кружки
и холодная мозг горячит:
я сказал "а иди ты!" Надюшке,
вот. Теперь всё на свете горчит.
А Надюшка была музыкантик -
синева малокровная век,
но зато фиолетовый бантик
как галактика на голове.
Первоклашки. Стоим у аптеки.
Надя гладит меня по плечу.
Но её синеватые веки
видеть я не могу, не хочу.
Я мальчишка, я слишком мальчишка,
мне смешно говорить о любви,
убери с моего пиджачишки
ты прозрачные пальцы свои.
А сейчас я зашёл бы в аптеку,
"дайте яду" - сказал продавцу
и едва ли успев кукарекнуть,
получил бы в торец (по торцу).
Заплевал бы слюною кровавой
тот бетон, где стоял и стою.
Ахтыгосподибожемойправый,
получу я награду свою,
здесь, где всё изменилось едва ли,
где теперь я подохнуть хочу?
У аптеки тогда мы стояли
и металась рука по плечу.
Пробивалась трава, зеленела,
между стыков бетонных росла.
И зелёное пламя кипело
и горчило и бла-бла-бла-бла.