Половинки яблока лежат совсем рядом. Они даже прикасаются друг с другом, но с тем же успехом они могли бы находиться и в паре километров. Не склеить, не соединить, не спаять. Целого больше нет. И никогда не будет. Есть только две части — прошлая и будущая, медленно увядающие на столе.
Спустя еще немного над ними начнут виться вездесущие дрозофилы, берущиеся неизвестно откуда. Даже зимой, даже когда за окном минус двадцать, и вся насекомая братия уже давным-давно либо мертва, либо затаилась и ждет весны. Но они все равно появляются. Садятся на ржавое, сморщенное и совсем неаппетитное яблоко, бывшее когда-то мной, и учиняют свой дрозофилий пир.
Но длится он недолго. Обе половинки оказываются на мусорной куче. Семечки выбрасываются следом, и одно из них падает на землю, неподалеку от догнивающих под дождем и уже совсем не похожих на яблоко половинок. А потом все это задергивается белым покрывалом снега. И, кажется, что от разрезанного когда-то фрукта не осталось ничего.
Весной, когда природа в очередной раз протирает сонные глаза и глубоко вздыхает, а деревья протягивают к солнцу озябшие за зиму руки, рядом с мусорной кучей появляется росток. Пока что он совсем мал и слаб, но уже видно, что это — яблоня. Та, родившаяся из бессмысленно сгнившего фрукта.
Какой она будет? Сумеет ли вырасти? Станет ли когда-либо плодоносить? И не окажутся ли её плоды слишком кислыми, чтобы их можно было есть? Я не знаю. Пока что это просто росток с первыми листочками. Это новая я.