он ставит алеющее клеймо.
я чую текущим, как воск, умом,
что дело не в слове, а в нём самом,
отчаянно непохожем
на тех, что до этого брали плеть
и тело моё начинало петь,
и кро́ви моей нутряная медь
во впадинах запекалась.
но ласки звериной его оскал
отчаянней самых лихих стрекал,
отвеснее самых отвесных скал.
и лампочка в пол-накала
горит из последних - скупой ночник.
а он говорит: ну, давай, начнись!
и древний гортанный его язык
накатывает лавиной,
течёт сквозь меня, и во мне... во вне...
качает в бурной тугой волне,
и где-то за окнами бьётся снег,
и я подставляю спину
тому, перед кем невинна.