и ты мне не пишешь, и воздух пустынен,
и так по-осеннему зол и настырен,
что кажется, будто лишён кислорода...
он лепит, как скульптор, другую породу
из доброй дворовой покладистой жучки –
какую-то сучку с повадкою щучьей,
с ухватками стервы с журнальной обложки...
и в подпол стекает от ужаса кошка,
и бабка седеет, и внучка косится,
и мышке не терпится самоубиться,
а дед, изведя пол-дубравы на щепку,
всё тянет и тянет из глины не репку,
а что-то тягучее долго-предолго...
не чувство ль живучего жучьего долга?
ни деду, ни ветру на грани усилий
его ни за что, ни про что не осилить.
и падает сверху на эти потуги
твоё «не люблю», и чернеют в испуге
доселе багряные гроздья рябины,
отбив навсегда аппетит голубиный.
и, кажется, в жизни не будет просвета...
как листья затоптаны письма-приветы,
но сказочно честен ноябрьский полдень,
но жучка свой долг непременно исполнит.