Строчки бегут с моего корабля, и сразу
Недослова превращаются в недофразы:
«Стало привычным, что в горле наутро сухо,
Жизнь такова, что понравится только мухам…
Видимо, мне никогда не достичь имаго,
Стало быть, время заречься марать бумагу…»
Я божился любимой – отныне не тревожить на кичке сарынь, не писать ей стихи на латыни, потому что вульгарна латынь, не делить на чужое и наше, не показывать кузькину мать, но такие заваривал каши, что и Гурьеву не расхлебать. Ведь в пределах моей Ойкумены происходит сплошной кавардак. Я хотел, чтоб приснилась Елена – мне приснился матрос Железняк. Подбирая нелепые фразы, безуспешно слова теребя, я хотел объясниться – и разом потерял и её, и себя…
«Наша любовь – это салочки, прятки, жмурки,
Сказка, в которой всегда не по сивке бурка,
Нечто размытое. Бред. Пустота. Химера,
Всё затянувшая чем-то безумно серым –
То ли тоской по заоблачным горним высям,
То ли золой неотправленных мною писем».