Стрекочущий, он - фиолетов,
аккадский сияющий зной.
Прохладная веточка Леты
дрожит за твоею спиной.
Ты помнишь, меж нами порука
такая была, mon amie,
что ты горожанам Урука
и Ура приветы мои,
а так же Афин, Фиваиды
и прочих, и проч. передашь,
где вычеркнет росчерк обиды
звенящий цикад карандаш.
На смолах древесных замешан
лучистый, звенящий, простой
кедровый простор Гильгамеша,
раскинутый перед тобой.
Теперь он уже неотступен,
теперь он уже не таков,
каким был истОлченный в ступе -
чухонского друга - стихов.
Такой он - свободней стократно
и в тысячу раз веселей,
чем звучное небо Сократа,
чем греческих ржанье коней,
что смог ты, уже без увечий,
из язвы осенней изъят,
воскликнуть "Приветствую, вечность!
Но дай оглянуться назад,
туда, где, в чухонскую слякоть
по шляпку дрожащую вбит,
мой друг принимается плакать,
мой друг неуместно скорбит.
Дай лёгкое бросить сиянье,
чтоб он в оболочку стиха
сумел уместить "До свиданья
в краю без стыда и греха.""