Но зимний кудлатый бензин -
он тоже Твое милосердье,
когда, со стихами един,
с комочком червонцев последних
по льду тороплюсь в магазин.
Стихами про то, что малюют,
стихами про то, что поют
и как умаляют Малюту -
на кухне "агдам" и уют.
Про то, что Ты близок как жажда,
и ближе ещё - как вода.
Про то, что приходишь однажды -
сияние глаз, борода.
Что - старый, что - мудрый и старый,
но всё же срываешься в пляс
под бурные струны гитары,
под рока подвального лязг.
Точнее, когда-то срывался,
попойки безумцев любя.
Теперь гитарист отоспался
и скучен, как мир без Тебя.
И скучен, как шобла хмельная,
в конкретный и правильный сонм.
А стал бы ты петь, Адонаи,
под "Радио русский шансон"?
Тебе ведь милее берлога,
где нищенской бульбы горшок.
Где волей хозяйской Ван Гога
Один не заметен едок.
Мила мне житейская ряска
картофельных едоков.
Близка мне вагонная тряска
июньских Твоих облаков.
Мне нравятся выпады молний
и зимний кудлатый бензин,
и то, что дороги не помню,
и то, что Ты необходим.
Каким полотном ни попрёшься,
в какую ни ляжешь струю,
а всё-таки, Боже, упрёшься
и в ярость и в милость Твою.