Ты же сам впустил меня прямо себе под кожу, А потом в сердцах винил кривой на грифе порожек (Неподточен, мол, и струна потому не строит)… Правда в том, мое солнце, что в этой лодке нас трое В этот вечер было в зыбкой точке пространства. И твой взгляд в глубину себя – это знак постоянства, Неожиданного для тебя самого, - большого, Долго верившего, что твое сердце бесшовно, Поскольку вспороть его прочную ткань не под силу Ни самой умной, ни даже самой красивой… Но она ведь сумела. Потому-то корявая строчка В сердце отличает тебя с тех пор от прочих, Начертавших в графе «любимая» черный прочерк И забывших об этой черточке, выцветшей к ночи. …А ты латал себя цыганской кривой иглою, Затевал дуэты, но на поверку вас всегда было трое, Потому что сердце твое по свежему шву кровило, Потому что не было в нем ни покоя, ни силы. Вот и сегодня, в изнурительной шоу-программе Ты блестел сухими до мертвого дна глазами, И выплевывал строки, где нежность мешалась с болью, И тонула твоя лодка, захлестнутая любовью, И тянул ты меня на дно глухой тоски за собою, Чтоб не быть одному в этот вечер, от боли воя. …Но беда ведь в том, что нас в этой лодке трое, Потому и струна на ровном порожке не строит, Потому и согреть мне тебя даже в жару не под силу, Будь я самой умной и даже самой красивой… …Даже если была б я прекраснее многих прочих, Все равно саднил бы и жег бы проклятый прочерк… Так не зови меня больше в гости к себе, под кожу, – Я разбила сердце о каменный твой порожек.