Хрупкая тишина и спокойствие, как балансирующий чудом хрустальный бокал на краю стола. Мгновение тянется, и, будто бы даже слышится тонкий поющий звук, вибрирующий, словно эхо на горных склонах. Это мгновение до лавины, когда тебя сметает скоростью и мощью экспресса. Теряешь верх и низ, путаешь время в снежном шторме, он обжигает пулями мелкого каменного крошева, и вот нет уже живого места. А потом лежишь и смотришь на маревное персиковое небо, подёрнутое шафранной дымкой заката, смотришь сквозь красную пелену кровавой плёнки и пытаешься понять, жив ли ещё. Когда исцарапанных щёк невесомо касается ладонь, обжигая контрастным теплом, я думаю, что мне всё равно, жив ли я. Если даже и умер, пусть это будет так. На лицо будут опускаться причудливые крылья терракотовых октябрьских бабочек-листьев, в заиндевелых махровой пылью волосах будут путаться паутинки, а я буду прижимать озябшими посинелыми костяными пальцами твою ладонь к воску своей щеки и смотреть, как сквозь тебя струится сладко-горький полынный дым Тибета. Или Анд. Не всё ли равно, когда небо над нами сгущается шёлковыми завитками капли чернил, упавших в молоко. Ты склоняешься ниже, и на моё побледневшее лицо падают искорки вулканического горячего пепла, это там, на небе, идёт незримая для простых смертных война, а пепел – ни что иное, как опалённые перья крыльев небесного воинства. И я вспоминаю, как среди клубящейся антрацитом черноты, рассечённой плетьми фиолетово-неоновых разрядом трескучих раскатами молний, увидел сияющую мне в лицо острую режущую кромку демонической стали. Я только успел увидеть за ней тягучую смолу преисподней твоих глаз, как предпочёл сложить крылья, чтоб не отразить удар. Свист разреженного чистейшего кристального воздуха и белый шквал. И ты. Возле моего тела, безоружный, на коленях. Я разлепляю солёные губы и шепчу, что нам пора к людям. В синий сумрачный твой город и влажный ромовый мой лес.