Ты сидишь в кресле, и вся твоя поза – воплощение ленивой расслабленности, но это надо видеть, что твоя расслабленная поза лишь следствие излома внутри, так тебя скрутило и разбросало собственными осколками по себе внутреннему, то ты уронил себя в мягкое уютное место, как вышло. А я буду стоять и смотреть, как завитки змеистого дыма над твоей головой с разбросанными ворона крыльями волос по плечам обращаются в морок бархата пепельно-чёрных роз, венчая. Им не хватает тонких костяных игл, холодных и прозрачных как то будь зубов, пропитанных желтеющим янтарным ядом, они бы вонзились в твой белый лоб и придали запрокинутому лицу изваянную утончённость шумерской знати на парчовых вышитых жемчугами изголовии. Живой и трепещущий рубин тягучими маслянистыми жуками сползёт по крыльям твоего носа на подбородок, а рука твоя сё так же сонно и грациозно будет подносить к губам сигарету, обнимающим её так чувственно и так пугающе отстранённо, что дым вынырнет из лепестков чёрных роз, коронующих твою голову, изогнёт лебединую шею вниз и подхватит лунными ручками опаловых фей капли крови. Под прикрытыми смолью дремучих ресниц вращается вселенная обратной спиралью к своему началу, как нерасшифрованный Леонардо код идеальной пропорции тьмы и света, паутинными нитями из хрустальных сводов черепа. Туман, глянец влажной серебристой листвы заполняет комнату. Луны искусанные груди лимонной кровью отравляют ночь, а ты сидишь и куришь. Конечно, ты не видишь, как я растворяюсь угольным выдохом древнего бога из своего сна и сворачиваюсь рифельным кожистым телом в обманчиво неповоротливые кольца вокруг кресла, в котором ты сидишь. В моих тинистых волосах запутаны сосновые иглы и ночи изрезаны осокой, и там где пространство совпадает с тишиной, и в тишине золотыми прожилками блестят крики сильванов, я застываю до следующего дня, чтоб не упустить ни одной драгоценной капли.