Вся эта шумная толпа внизу не первый час действовала мальчишке на нервы. Он никогда не считал свой день рождения чем-то особенным и торжественным, тем более этот тринадцатый. Приходилось мириться с тем, что его мнение об этом событии родители не разделяют. Но у него была маленькая тайна. Маленькая мальчишеская тайна, узнав о которой, родители, как минимум бы, обеспокоились. На чердаке их огромного особняка, пропахшем свалявшейся пылью и тленом ненужных старых вещей, среди коробок, ящиков и сломанных стульев, у него был тайник. И что вы думаете, там была ветхая пиратская карта, глядя на которую в свете карманного фонарика мальчик воображал себя героем таинственного острова, в мечтах разыскивающего сокровища? Это вряд ли, у него было своё сокровище. Улизнув от верещащих и смеющихся сверстников с вымазанными кремом от торта губами, он поднялся на чердак, отодвигая худенькими пальчиками побитую молью портьеру, за которой у самой дальней стены за старым платяным шкафом скрывалась неприметная деревянная дверь на скрипучих проржавевших петлях. Ключ от которой был только у мальчика. В небольшой комнатушке без окон было так бархатно темно, что слышно как по стенам бегают юркие серые паучки. Мальчик зажёг на железном верстачном столе керосиновую лампу и присел на корточки возле куцего топчана в углу комнатушки. Он сидел и разглядывал бледные желтоватые ручки, лежащие на пыльно-кремовом платьице девочки. Она была совсем как живая. За год её тельце мумифицировалось и совсем не разложилось, только ссохлось, и кожа теперь стала похожа на подсыхающие лепестки чайных роз. Даже запаха тлена почти не было, только лёгкий аромат яблочных вялых очистков и ладана. Он понятия не имел, откуда такой аромат, но он сидел и, держа полупрозрачную тонкую ручку с пожелтевшими тусклыми ногтями, представлял себя… повелителем жизни и смерти. Здесь он не был тщедушным и болезненным мальчиком, по выходным играющим на скрипке перед родственниками, здесь он был собой. И он тщательно вынашивал в себе свой маленький, но стремительно растущий мирок Повелителя Жизни и Смерти, мирок этот существовал в ином измерении, доступном лишь его воображению, но он старательно тянул нити, тоньше, чем паучьи, в мир своей жизни.