Море было тёмным, как вино, а небо - сладким. Я дождался, когда призрачный молочный рассветный сумрак рассеется, и в спальню с подоконника пушистым котом запрыгнет, приземлившись на четыре лапы, горячий золотой утренний свет. Он уверенно, но осторожно крадётся к кровати, на которой ты досматриваешь последние утренние сны, запутавшись ногами в белоснежной простыне. Крадусь следом и я за кружевной от занавесок мягколапой мозаикой солнечного света, я делю это легко и невесомо. Если бы открыл глаза, ты бы увидел, как коралловым цветом сияют во мне на утреннем пронзительном свету гибкие диски позвонков, я словно свечусь полупрозрачным призраком, жемчужной перламутровой раковиной. Лишь глубокая синь теней на лице от спутанных жёстких заскорузлых от соли волос, спадающих паутинным тёмными водорослями на плечи с острыми косточками ключиц, и грудь. Безмятежно спокойную, как море в мёртвый штиль, я не дышу, мне не нужен кислород, лишь по привычке мехи моих лёгких работают. И я любуюсь, присев на край кровати, сижу неловко, поджав босые влажные ноги. Даже не решаюсь протянуть руку, чтобы убрать с твоего лба прилипшую к нему непослушную прядь волос. Не знаю, что тебе снится в эти последние минуты перед пробуждением, но ресницы твои беспокойно подрагивают, бросая на кожу под глазами острострелые серые тени. Твоё спящее лицо похоже на лицо усталого ребёнка, внезапно и неожиданно повзрослевшего, немного печальное, но умиротворённое. Промяв почти прозрачными пальцами кровать возле твоей шеи, я решился нагнуться, опираясь на локоть, чтобы вдохнуть запах твоего непроснувшегося тела, слегка терпкий, немного сладко-тёплый, сонно расслабленный и беззащитный аромат, который я теперь краду, проведя кончиком заострившегося носа по твоей щеке и шее. Потом я прислонился к твоей груди холодным ухом, и мои тяжёлые пряно-солёные йодистые волосы накрыли твою грудь, сердце твоё беспокойно трепыхнулось, заставив тебя отрывисто вздохнуть и приоткрыть губы. Я слушаю, как размеренно и ровно стучит под твоей грудной клеткой этот ком человеческого вместилища всех бед, в том случае если тот зловредный орган перестаёт слушаться головы. Меня теперь это не беспокоит. Если бы умел спать, я бы сейчас задремал на твоей груди, слушая твоё дыхание и ожидая, когда твои пальцы привычно вплетутся в мои волосы. Вот твоя рука приподнялась и я, как бы смертельно сильно не хотелось мне остаться, должен уйти. Твоя кисть легла на то место, где только что лежала моя голова, накрыв ладонью несколько колючих и серых морских песчинок. Всё же я непростительно замешкался, утонув в плену твоей сонной неги, как парой дней назад утонул в тяжёлых атласных солёных волнах, и ты открыл глаза. Ты не испугался и не удивился, а по неосмысленному дымчатому взгляду я понял, что ты просто решил, что досматриваешь сон. Если бы моё сердце жило как и твоё, оно бы ёкнуло от радости, что я тебе снюсь. Но этот флёр сновидения вот-вот развеется и мне всё же пора убираться. Улыбнувшись тебе бледными и синеватыми губами, пряча в непроницаемой темноте глаз едкие сгустки нечеловечьей тоски, я тихо растворяюсь, истончаясь, как старый забытый снимок, выцветший на солнце. Ты, конечно, немного удивишься, обнаружив в постели россыпь мелких и жёстких песчинок. А когда, вспоминая сон, с улыбкой уткнёшься в подушку, то почувствуешь запах морского солёного бриза, как продолжение сна.